Такова уж наша природа. Ты прости, я за всех говорю, хотя это очень нагло. Но просто люди думают, что завоевывая что-то для себя или других ценой смерти, неважно, человеческой в перебитой пополам торпедой подводной лодке или дельфиньей в черной плеве прибрежного мазута, они никак за это не отвечают. Ничем не платят. Такую ответственность легко переложить на кого-то другого.
«Понимаешь теперь, почему меня называют жестоким? Почему люди делят себя на живых, мертвых и тех, кто в море? Мне не на кого переложить ответственность. Все, что есть во мне – это я. И ты сейчас – это тоже я. Понимаешь? Я отвечаю и за твою жизнь, и за твою смерть. Но я ничего не могу сделать с безответственностью того, кто увидит тебя в перископ. За ваши разборки я отвечать не могу. Понимаешь?»
Понимаю. И честно говоря, я не знаю, какой мне предстоит сделать выбор. Обычно кажется, что его не будет – все решит кто-то другой. Но где-то там, в будущем, есть и мой выбор...
Ты слышишь?
Эй, я тебя чем-то обидел?
«Право на борт! Не думай, просто кричи: ПРАВО НА БОРТ!!!!!!»
– ПРАВО НА БОРТ! – мой сиплый клекот режет гудящую тишину ночного ГКП.
Ударенный этим звуком рулевой не успевает подумать – он реагирует как учили: выполняет команду. Корабль на 15 узлах тяжело кренится на левый борт, в штурманской рубке летят на палубу справочники и прокладочный инструмент. Резкий звонок корабельной АТС, вслед за ним на ГКП влетает командир в трусах:
– Что такое??!!
В телефоне дрожащий голос механика:
– Что?! Что случилось?!! Что по курсу??!
– Ничего... Я не могу объяснить, товарищ командир. Прошу дать команду сигнальщику осветить курсовые ноль-девяносто левого борта...
Мой командир уже в возрасте. Он секунду смотрит на меня в упор.
– Сигнальный – ГКП! Осветить левый траверз!
Мощный луч света рождается в пещере диаметром 45 сантиметров и втыкается в воду у левой скулы. Идет вдоль борта в корму...
Сразу за кормой, почти уже в изогнутом кильватерном следе, подпрыгивая на волнах, уходит в ночь ржавая рогатая смерть, немецкий привет из середины века, поднятый из глубины стараниями морской воды – проржавел минреп, якорь-цепь...
Пресловутое минное заграждение «Юминда» – здесь лежат в толще вод упокоенные океаном тысячи русских людей. Советских? Да какая разница. Только живые, мертвые и те, кто в море...
Я молчу – боевая готовность №1, мне остается только спуститься в радиорубку, наблюдая, как старпом старательно, высунув язык, кодирует донесение по разным мудреным таблицам и прочим способам скрытно дать понять людям, которые идут за нами и навстречу, какой страшный подарок моря остался за нашим транцем. Моря? Нет – человека. Приходящего домой, устало ужинающего и гладящего головку спящего ребенка. Тогда, в 1941.
Я молчу. Молчит и Океан. И я благодарен ему за это больше, чем за свою спасенную шкуру. Говорят, так молчать можно только с настоящими друзьями.
Я молча спускаюсь по трапу – сейчас в эфире начнется свистопляска. Я должен донести место этой мины до тысяч моряков, идущих через ночную Балтику, до диспетчеров портов, до оперативного дежурного флота, ВМФ, рыбаков и «купцов», до всех, всех, всех...
Я молча спускаюсь по трапу, перед дверью оборачиваюсь и вижу – долго, застывше, пронзительно смотрит мне вслед штурман, которым так гордится бригада. Безаварийщик и профессионал-везунчик. Обычный старший лейтенант из далекого Владивостока.
Который умеет разговаривать с Морем.
УМ, ЧЕСТЬ, СОВЕСТЬ И ПИВО
Валера смотрел на меня с пьяной радостью.
– Э-э-э, здорова... – он совершенно точно забыл мое имя. – Так ты здесь, да?
– Да, – ответил я, – давай пивка выпьем.
И мы пошли в вокзальные ларьки.
А потом я его посадил на поезд, так как эта явно не последняя «лакировка» привела его в состояние индифферентности к окружению: ему было наплевать, поедет он дальше или полетит, например, в космос.
Вот и все.
Мораль такова – не бросай товарища в беде, даже если он забыл, кто ты такой.
Была, правда, в наших не очень долгих и совсем не обременительных служебных отношениях еще одна вещь.
Когда я, каплей, собрался увольняться, Валерка, уже давно каптри, очень этому обрадовался, натурально и искренне.
– Потому, – сказал он с выражением папы Карло, – что ты уходишь молодым. Сколько тебе? Двадцать семь? Вся жисть впереди. Мне вот – уже некуда дергаться. А тебе самое время. Иди, иди – ты еще сможешь поломаться и починиться. Жизнь, насколько отсюда видно, еще готова принять тебя за чистый лист. Легче не будет, но будет по-другому. В добрый путь, – Валерка был «рогом» и своеобычно презирал всякое замполитство, но когда он говорил искренне, за ним можно было записывать.
Это и был тот самый мост, который поделил поколения офицерства на две простые категории – те, кому уже поздно, и те, которым в самый раз.
И такая штука – Валеркина искренность дала мне возможность увидеть новые горизонты как раз тогда, когда я в этом очень даже нуждался. Кому из офицеров просто дается дембель? Никому. Казаться может все что угодно. Реально – никому. Потому как весь жизненный уклад летит коту под хвост, и совсем непросто в новой жизни использовать старый опыт в качестве оснований для каких-то решений. Очень часто вместе с укладом летит и профессионализм – его негде применить, и семейные отношения – они построены на других постулатах.
Кто-то там занимается социальной адаптацией бывших офицеров. Очень старательно. Да они и сами не против прилежно изучить менеджмент и маркетинг. Только это никак не меняет главного – системы представлений о мире, системы ценностей, совершенно не рыночных, иерархичных, в которых очень многое не продается по определению. Поэтому подполковники-маркетологи очень часто возятся в гаражах со старыми иномарками. Или гоняют их из-за границы. Здесь вот как раз все понятно – техника и организация, и ты сам отвечаешь за то, что ты делаешь, и платят тебе за конкретный справно фырчащий результат.
Я на службе часто спрашивал у замученных ЕБН-демократией командиров, как они себе мыслят жизнь после дембеля? Ответы, даже искренние, были очень разными, эмоциональными. Единственное объединяло – отчетливый душок Свалки. Отработанного и списанного имущества.
Да и чему здесь удивляться – люди доверчиво давали себя полностью высасывать, а теперь вот оказалось – все зря.
У покойного В.В. Конецкого был эпизод, когда один из героев рассказывает о бывших белогвардейских офицерах, которые на чужбине, чтоб не подохнуть с голода, строили дороги. Такие, с которыми обычно сравнивают одну из двух российских бед.
– Офицеры, – говорил персонаж, – как простые работяги.
А они и есть простые работяги. С повышенным чувством ответственности за результаты труда. Это есть у нас у всех – даже у откровенных ублюдков «от эполет» и горьких опустившихся алкашей.
Конец ознакомительного фрагмента. Полный текст доступен на www.litres.ru
