— Воины росов! Вы знаете: у Сауаспа нет сыновей. Признаете ли вы меня своим царем? Или хотите войны с венедами… и со своими братьями?

— Сами боги тебя царем поставили! Слава Ардагасту! — закричали его дружинники — сарматы и венеды-лесовики.

Сотня закованных в железо всадников могла бы одним ударом опрокинуть это разношерстное войско, загнать его в лес, поднять на копья стоявшего впереди без коня, с одним мечом царевича. Но единодушия между ними уже не было. Ведь за каждого убитого сармата найдется кому мстить… Многие росы уже осели на землю, породнились с венедами… Да и кто первый бросится с оружием на Солнце-Царя? Заспорили, зашумели, и вот уже один всадник выехал вперед с приветственно поднятой рукой. За ним другой, третий… Лишь два десятка дружинников остались верны мертвому царю. Они и доставили его тело на берега Роси.

Над Случью пылали костры. Гудел бубен, звенели гусли, разносились в ночной тиши венедские и сарматские песни. Царя росов еще предстояло избрать всем племенем, но для тех, кто сегодня пировал в лесу, царем был только Ардагаст.

Рядом с Вышатой сидели и не спеша потягивали хмельной мед Хилиарх с Сигвульфом.

— Скажи, Вышата: зачем ты тогда говорил нам, будто мы добудем Колаксаеву чашу для Фарзоя? Еще и награду сулил, — сказал грек.

— Зачем? — повторил волхв с неожиданной злостью, — А вы стали бы ее добывать для нищего, подневольного племени? Для царевича без царства? Вам, грекам, лишь бы золото. А вам, готам, — то же, да еще бы подраться с кем…

— Ты плохо судишь о нас, грехах, — покачал головой Хилиарх. — Я слушал в Афинах мудрейших философов. Киники учили меня ценить свободу выше богатства, стоики — видеть счастье в следовании долгу, а не в тленных благах. А жизнь, наша проклятая жизнь учила совсем другому! Я торговал сестренкой, чтобы прокормить больную мать… Хватит! Туда я не вернусь. Пусть меня зовут варваром, если только в скифских дебрях можно следовать лучшим мыслям эллинов!

— И мы, готы, не так плохи, — сказал Сигвульф. — Что золото? Награда герою за подвиг.

— А ведь великий царь сарматов знал все с самого начала, — лукаво подмигнул Вышата. — Он давно хотел избавиться от Сауаспа. Так что я свое слово держу: награду от Фарзоя получить не поздно.

— А ну ее! Мы что, наемные убийцы? Стать дружинником Солнце-Царя — это стоит всех сокровищ мира, клянусь Копьем Одина!

— Вот с чего Русь-то началась, — задумчиво проговорил десятник Щепила. — Ни венедов тех, ни сарматов давно нет, а мы, русичи, есть. И в летописях об Ардагасте ничего. Или, может, есть что? А, Мелетий? Я-то человек не больно книжный.

— Ни слова нет, — покачал головой поп.

— А что там может быть? — едко усмехнулся Лютобор. — «В лето 6360-е, от Христа 852-е, пришла безбожная Русь на Царьград. Грек о том записал, да на восемь лет ошибся. Тогда и начала прозываться Русская земля». А что раньше было, того печерский чернец у греков не вычитал, только слышал на подольском базаре про какого-то Кия, не то князя, не то перевозчика. Сами-то греки своих героев и царей языческих до единого знают, и все дела их.

— Иоаким Корсунянин, что Новгород крестил, немало о языческих князьях писал. Только новгородских, не киевских, — сказал Мелетий.

— Вот и выходит, будто не было нас! — воскликнул молодой дружинник. — Словно вылезли мы из берлоги, как медведи весной.

— Или по вере индийской — заново родились. А кем прежде были — не помним, и за что нам муки в этой жизни — не знаем, — сказал волхв.

— Крещение святое и есть второе рождение, — несмело подал голос поп.

— Скорее уж по голове удар, что память отшибает.

— А бывает, заодно и ум, — засмеялся дружинник.

— Ладно уж, — проворчал Щепила. — Спать идите, воины православные. Поучитесь завтра хорошенько на мечах, на копьях. Чтобы грешные мысли меньше в голову лезли.

Когда дружинники вышли, десятник склонился к волхву:

— А нет ли в твоем ларце еще чего… о воинах божьих?

— Есть. Три повести о громовичах. Только там на вашу веру хула великая.

— Отыди, искуситель! — замахал руками поп. — Громовичи — те, кого грешницы от блуда с огненным змеем рожают.

— Змеи разные бывают, — покачал головой Лютобор. — Огненные змеи — то Перун и воинство его небесное, ангелы по-вашему. А Змей Глубин — изначальное зло, что древнее самого Чернобога-Сатаны.

— Не слышал такого и не читал…

— Так тебе же грех. Не то что знать — любопытствовать грех. Разве только про греческих богов да героев троянских — это вам, диким скифам, позволено. Да не от невежества ли вся твоя вера? Чего она стоит, если боится не пыток, не огня, не чар — книги? Щепила собрал бороду в кулак.

— Не почитал бы ты, отче, те повести первым? Так ли уж там много соблазна? А после обеда, если дозволишь — я. Никто и не узнает. Все равно владыка послезавтра вернется, не раньше.

— Укрепи, Господи, веру нашу и не оставь нас во испытании сем! — широко перекрестился Мелетий и взял резной ларец.

Дорога, не мощеная, но хорошо утоптанная и наезженная за восемь веков, начиналась у обветшавших, давно лишенных створок северных ворот города. Она шла через плотину, между бесконечными рядами покосившихся мраморных и белокаменных надгробий, мимо поросших ковылем курганов, мимо виноградников и садов, кое-где уже одичавших, и наконец пересекала широкую, заросшую кустарником балку.

Среди кустов, у разбитого алтаря с головой Горгоны, сидели трое. Один — лет сорока, в темном хитоне и черном шелковом гиматии с серебряным шитьем. С его гладко выбритого на римский лад лица не сходило выражение чуть затаенного презрения ко всему на свете. Нет, он не походил на всем недовольных брюзгливых неудачников. Его презрение пряталось где-то в уголках тонких губ, словно кинжал в складках плаща убийцы. Наследник богатого рода, он вернулся в Ольвию знатоком учения гностиков, и теперь вечерами к нему в дом стекались жаждущие приобщиться мистических тайн у иерофанта [34] Маркиана, сына Зенона. Двое из них — молодые люди с нагловато-высокомерными лицами и аристократическими манерами, одетые по последней моде, — сейчас внимали ему. Это были центурион Децим Фабриций, переведенный из Рима за какой-то скандал, и ольвиец Сергий, недавно поступивший на римскую службу.

— Это место очень хорошо для вызывания подземных сил. И они, разумеется, не исчезли от того, что какие-то трусливые невежды разбили алтарь. Есть и более удобные материальные средства для привлечения могучих духовных энергий.

Он положил на алтарь тонкие белые пальцы, на которых блестели массивные перстни.

— Семь колец, посвященных семи светилам, могут дать все, что ценится в этом низменном мире. Свинцовый перстень с гранатом позволяет принести зло врагу, серебряный с сапфиром — избежать его козней. Оловянный с топазом дает власть, железный с рубином — победу, золотой с гелиотропом — славу и дружбу царей, медный с изумрудом — любовь, перстень из твердой ртути с хрусталем — мудрость и богатство.

— Амулеты на каждый из семи дней продаются и в ольвийских лавках, — робко заметил Сергий.

— Изготовляются простыми ремесленниками, а освящаются разве что полуграмотными бродячими магами, — хмыкнул Фабриций. — Наш учитель такое добро и в руки не возьмет.

— Конечно. Эти кольца варвары зовут Перстнями Зла и трепещут перед ними. Их изготовил двести лет назад Захария Самаритянин, ученик Симона Мага. После гибели Захарии их спас его ученик Клавдий Валент Боспорянин, он же Левий бен Гиркан. На костях Валента, погребенных под камнями на дне пропасти, их нашел тот, кого называют Офиархом — Повелителем Змей, подлинное же его имя и происхождение могут знать лишь достигшие высоких степеней посвящения. Когда же Ардабур, царь антов, убил этого величайшего из магов, мой учитель Наас Сирийский успел отсечь руки Офиарха и унести их вместе с кольцами. Кстати, овладеть перстнями нельзя без особых обрядов, которые я со временем открою лишь достойнейшему из вас. Без этого к кольцам лучше не прикасаться.