Однажды этот самый капитан направил свой корабль к берегам Риммарави. Он обогнул с севера нодерское побережье и бросил якорь в Иссет-фиорде. Моряки остались на корабле, а капитан сошел на берег, поднялся по скалам наверх, где среди других домов был один, у которого дверь была моложе стен и отличалась более светлой древесиной. Капитан постучал в нее, и открыла ему арденка... в этом месте моряки принимаются описывать красоту Старшей, и такого приплетают, что слушатели им чаще всего не верят. Она узнала капитана, так как видела она его когда-то, много лет назад, а вот он видел ее впервые. Он вошел в дом, пригнувшись в дверном проеме, потому что был этот капитан высок ростом и широк в плечах, как водится у всех легендарных нерберийских капитанов. В доме же встретил его и муж арденки, с которым капитан тоже некогда встречался и был знаком. Они долго говорили, а о чем был тот разговор, про то ни моряки, ни чайки не ведают, однако закончив его, вдвоем арден и капитан сели на корабль и поплыли на юг. У мертвого города Аксэда сошли они на берег, и дальше лежал их путь на восток, к самому подножью Звездного пика. А когда подошли они к тому подножью, то встретил их бог Синрик, потому что арден принадлежал к древнему роду, наследники которого имеют право говорить с богом и спрашивать его обо всем, что в голову взбредет. Ну а капитану тоже надо было поговорить с Синриком, но сам он никогда бы не смог встретиться с вестником богов, и потому только и прибег к помощи ардена.
Дальше моряки пускаются во все тяжкие и врут без зазрения совести. То двоим путникам, помимо Синрика, Лайта явилась, а некоторые говорят, что и сам Катаар спустился со своего трона и слушал, что они говорят. Однако, как бы то ни было на самом деле, в одном все варианты легенды сходятся: капитан пришел требовать платы за смерть своего дяди, который вроде как, защищая этих самых богов, погиб. И плату свою он получил. В этом как раз никто из слушателей не сомневается, потому что сложно сомневаться, если смотришь на себя в зеркало и видишь там еще не старого человека, а потом переводишь взгляд на календарь и понимаешь, что уже вторую сотню лет небо коптишь.
Тирвали знал, что потребовать от богов. Мой племянник и в молодые годы отличался сообразительностью, а с возрастом еще и опыт жизненный приобрел немалый. Боги заплатили за мою жизнь по выставленному им счету, и нерберийцы стали жить по двести лет, а кто и поболе. Вообще-то, я всегда считал, что мои бывшие соотечественники уже давно не варвары и заслуживают большего, чем сто лет в среднем - а именно столько они и жили в мое время.
Его уже нет. Моего племянника запомнили, как помнят и меня. В Риммарави, где оставил я свою жизнь и свою любовь, мало кто знает мое имя - я так и остался для большинства арденов и миакрингов безымянным. Но в Нерберии стараниями Тирвали рассказывают легенды о Мальтори из Эсталы, сокрушившем Элбиса.
А я и в самом деле его сокрушил? Долгое время я был практически в этом убежден, хотя помнил только, что отрубил ему руку, а ответный удар отправил меня в беспамятство, и дальше я очнулся только для того, чтобы согласиться на свою нынешнюю работенку.
Больших трудов мне стоило выискать в криках чаек истину. Ардены с годами не стали менее молчаливы, а некоторых вещей и вовсе даже волнам морским не доверяют. Но однажды довелось мне услышать наконец, что вовсе не моя рука нанесла последний удар, а была то рука Эрви, чье лицо я видел перед собой, когда готовился отчалить из мира живых. Вдвоем мы его зарубили, как оказалось.
Чайки носятся над водой, камнем падают вниз, выхватывая из волн мелкую рыбешку. В кажущихся тоскливыми криках много разных историй. Некоторые из них следовало бы записать, но некому. Здесь нет никого, кроме них. И нас с Кастаем здесь нет тоже. Только память о нас, что позволяет людям видеть на черной скале наши полупрозрачные силуэты. Это и есть наша жизнь после смерти. Все так сильно убеждены, что с некоторых пор на черной скале проплывающие мимо моряки видят не одного призрака, а двоих, что эти призраки действительно тут стоят, и один из них, с вихрастыми волосами, держит в руках букет увядших цветов и глядит на север, а другой сидит на камне, и падают из его рук листки бумаги, исписанные миакоранскими упрощенными рунами, а взгляд его устремлен на восток, к берегам Риммарави.
Я не знаю, что было раньше - яйцо или курица. Знаю только, что к вере это все отношения не имеет. Люди помнят, что мы здесь, они твердо знают об этом. И мы с Кастаем несем нашу стражу. Каждый - свою.
А на берегах Риммарави живут люди, которым не нужна чужая память для того, чтобы быть. Или нужна? Что останется от них, если они окажутся забыты всеми? Есть ли на самом деле человек, если никто о нем не знает и не помнит?
После двухсот лет в призрачном состоянии я задаю много всяких вопросов, которые прежде мне бы и в голову не пришли. Я сохранил способность размышлять, даже утратив чувства. Чайки же подбрасывают мне множество пищи для размышлений.
Они рассказывают о девушке, что сидела и играла на лютне на песчаном обрыве над суровым северным морем, и пела красивые песни. Петь чайки не умеют, но я уверен, что песни действительно были прекрасны. Множество людей из городка с бревенчатыми домиками приходили их послушать.
Рассказывают они и о другой девушке, что жила на теплом сатлондском побережье. Она любила плескаться в море, и сидеть на берегу, кидая камни в воду, и просто гулять по песчаному пляжу, и часто за ней наблюдали двое арденов постарше, и на лицах этих арденов чайки видели улыбки. Вечерами она танцевала с другими девушками и парнями у костра, или сидела над книгами, или заводила с родителями и гостями долгие разговоры. Впрочем, куда чаще она проводила время одна, но никогда не оставалась одинокой. Так прожила она три года, и была счастлива, а потом из леса приехал всадник в бронзовой кирасе, и девушка, простившись с родителями, уехала с ним, и больше чайки ее не видели. Странная история. Я бы пропустил ее мимо ушей, как многие другие, но девушку звали Лорбаэн, и где-то в моих мемуарах это имя встречалось, вот только я никак не могу его найти. Уверен, что я никогда не знал никого с таким именем.
Чайки рассказывают и о тех, кого я помню.
Тирвали умер не так давно, в глубокой старости. За свою жизнь он дважды входил в городской совет Кайля, так как после смерти герцога Эретви вессейцы поскребли затылки и решили больше герцогов не заводить. Прославился племянник и в легендах, и даже в нескольких анекдотах.
Арварих чудом выжил в бою под Звездным пиком, разыскал таки Берейха и вручил ему железяку, в смысле меч баронский. А вот наследство баронское вручить не смог, потому как едва ардены выбили из замка Риммор нерберийский гарнизон, как герцогиня Аэлевит заявила на родовую твердыню ЭахРимморов свои права, и спорить с ней даже Арвариху в голову не пришло.
Эрик и Эрви поселились в Иссет-фиорде, в доме родителей Эрика, и живут там по сей день в окружении многочисленных потомков. Эти двое насладились своим счастьем сполна, как и следует, вообще-то, поступать. В последнее время там же живет и Рав, а ныне мастер Равераэх, который за свою жизнь нарыцарствовался по самое немогу и теперь помогает Эрику по хозяйству. Он считает себя вассалом Эрика. Я думаю, что просто с возрастом он стал испытывать перед стариком вину. Раньше Рав ничьим вассалом себя не считал.
Эрик уже стар. Неудивительно - четвертое столетие наматывает. Он почти не выходит из дома, и чайки видят его редко. Раньше, после войны, он и прорицатель Таргон основали в одном из поселений на берегах озера Орри лечебницу, и даже сам маг и волшебник Галдор им в этом деле помог. Таргон со временем прославился, как лекарь, а Эрик - нет, но я не думаю, что его это так уж сильно волновало. Чайки говорят, что человек он такой, что не привык довольствоваться жизнью, а предпочитает ею упиваться - что и делает, и неудачная карьера лекаря ничуть ему в этом не помешала. Ну занялся не своим делом, подумаешь? Век Старших долог.
