Таким образом, на литературном ландшафте четко определились два полюса. Первый – группа Авербаха с Горьким в качестве патрона и второй – группа Панферова-Серафимовича, поддержанных лидером комсомола Косаревым. Это противостояние соответствовало общему раскладу сил и проходило не только по линии интеллигенты – выходцы их рабоче-крестьянских низов, но и по принципу конфессиональной принадлежности. В первой группе не было никого со староверческими корнями, зато костяк второй составляли выходцы именно из этих слоев. Присутствовали там, конечно, люди и с другим прошлым: например, В. Ильенков происходил из семьи священника Смоленской губернии, окончил местную духовную семинарию; религиозный генезис того же Серафимовича мы пока не выясняли. Но факт остается фактом: выходцы из староверия определяли сплоченность второй группы. Она-то и послужила опорой при создании Союза писателей СССР, причем Горький оказался из-за этого в сложном положении. Ведь он возвращался в страну под проект единой творческой организации, которую ему предлагалось возглавить; размах почитания его личности на государственном уровне не имел прецедента в истории[829]. При этом реальные возможности по формированию и управлению Союзом писателей были у Горького весьма ограниченны. И это стало для него трагедией, которую он в конце концов не смог пережить.
Постановление ЦК ВКП(б) от 23 апреля 1932 года «О перестройке литературно-художественных организаций» открывало новую эпоху в советской литературе[830]. В чью пользу были перемены? – двух мнений тут быть не могло. В день опубликования партийного решения «Правда» поместила разгромную статью, посвященную Авербаху и Троцкому, так и не сумевшим понять суть ленинской культурной революции[831]. И все это произошло за два дня до приезда Горького из Италии: его явно хотели поставить перед свершившимся фактом[832]. Он отрицательно отнесся к этому решению Центрального комитета и даже думал выступить с протестом[833]. Ситуация усугублялась еще и тем, что в учрежденном оргкомитете по подготовке Всесоюзного писательского съезда отсутствовали горьковские любимцы, и ему пришлось приложить немало усилий, чтобы включить некоторых из них в этот орган. Правда, это мало что давало: все равно первую скрипку в оргкомитете играла панферовская группа. К тому же она заметно расширилась: реальные рычаги подготовки форума держал И. Гронский, а Горький стал почетным председателем оргкомитета. Фигура Гронского весьма примечательна: на самом деле он – Иван Федулов; родился в селе Любимского уезда Ярославской губернии (на стыке с Костромской и Вологодской губерниями). Его отец, периодически уходивший на заработки в Петербург, ненавидел попов, избегал любых контактов с ними. Самого Гронского (Федулова) за инциденты со священником, описанные им в воспоминаниях, отчислили из церковно-приходской школы[834]. В этом нет ничего удивительного: его родные места издавна находились под старообрядческим влиянием, а позиции РПЦ были сильны там лишь на бумаге.
Еще один функционер, брошенный проводить партийные решения на литературном поприще – П. Ф. Юдин, родился в семье крестьянина-бедняка нижегородского села Апраскино, и его биография весьма схожа с биографиями Гронского, Панферова, Гладкова и др. Эти новые руководители советской литературы сразу начали конфликтовать с Горьким по поводу выдвигаемых им инициатив. К примеру, Горький намеревался вернуть в страну уважаемого русского писателя И. А. Бунина, однако Гронский высказался резко против. Вспыхнувший крайне неприятный спор перерос в откровенную ссору[835].
В то время как победившая сторона заметно усиливалась, авербаховская группа, наоборот, рассыпалась на глазах. Ю. Либединский, А. Фадеев, В. Ермилов признали, что не учли критику, прозвучавшую со страниц «Комсомольской правды»; не смогли в полной мере осознать требования комсомола, связанные с повышением потребностей всего рабочего класса; забыли, что за этим ведущим молодежным органом стоят громадные массы. Особенно сильный эффект произвел переход в противоположный лагерь А. А. Фадеева. Он обосновал свой поступок в «Литературной газете», причем нелицеприятно отозвался о своих бывших соратниках по РАПП, которые «до сих пор не понимают ответственности за ошибки, ибо исходят с точки зрения субъективных намерений, а не объективных политических результатов»[836]. Фадеев обвинил Авербаха в левацких настроениях, искажающих линию партии в литературе и возрождающих своеобразный «пролеткульт» на новом этапе. Именно к этой опасной черте подошло бывшее руководство РАПП: оно абсолютизировало само себя, организационные формы, методы и содержание работы. Поэтому партия была вынуждена провести перестройку всего литературного фронта[837].
Падение Авербаха огорчало не только Горького, но и представителей эмиграции, следящих за культурной жизнью в СССР. Газета «Последние новости» писала:
«Авербах требовал для себя и своих сторонников диктаторской власти над сознанием и совестью литературы – и это, конечно, терпеть было нельзя. Однако рапповцы пользовались своими возможностями разумнее, чем могло показаться: отстаивали в творчестве «живого человека» вместо ходульно-добродетельного коммунистического героя; указывали на важность «психологии», допускали даже обращение к темам любви и смерти. Иными словами, отстаивали литературу, как нечто требующее знаний и мастерства, выступая против тех же комсомольцев, склонных решать творческие вопросы методом «даешь-берешь»[838].
Доминирующее положение заметно разросшейся панферовской группы продемонстрировал первый пленум оргкомитета Союза писателей СССР (конец октября – начало ноября 1932). Выступавшие приветствовали произошедшие перемены, выражали уверенность в достойном будущем советской литературы, как продолжения классического русского наследия. На эту тему высказался М. М. Пришвин:
«Я всегда верил в русскую жизнь, верили в это мои отцы и деды (кстати, у Пришвина староверческое происхождение – авт.)»[839].
Любимец интеллигенции А. Белый с оптимизмом провозгласил, что отныне «литература входит в полосу строительства, подобного строительству Днепростроя»[840]. Поэт С. Клычков (тоже выходец из староверия) говорил о «пулеметном огне» в литературе, под которым он находился долгие годы. (Любопытный эпизод: на его фразу «Слава Богу, всего этого теперь уже нет» последовала реплика из зала: «ЦК надо славу воспевать, а не Богу»[841].) Напряженная атмосфера на пленуме сложилась вокруг Авербаха: многие пытались уколоть его, а между ним и Гронским произошла резкая словесная перепалка[842]. Но самой проигравшей стороной оказался М. Горький, и это осознавали все присутствующие. Как откровенно записал в своем дневнике Пришвин:
«Слава Горького пуста, и только досадно за человека: ведь мог бы человеком быть, а не чучелом»[843].
Стараясь «быть человеком», Горький за день до открытия пленума отбыл в Италию – поправлять пошатнувшееся здоровье.
Весь 1933 год прошел в противоборстве приглашенного на роль главы советской литературы Горького и тех, кто определял реальную политику в оргкомитете; съезд писателей из-за этого постоянно откладывался. Не вызывало сомнений, что Горького с его международным авторитетом просто используют для украшения разнообразных торжественных мероприятий. Например, выступавший на XVII съезде ВКП(б) П. Юдин поставил его в один ряд с Панферовым и Серафимовичем, т. е. с теми, к кому Горький испытывал стойкую антипатию[844]. Пел дифирамбы Горькому и сам Панферов[845], для которого партийный съезд вообще стал подлинным триумфом: каждому делегату, наряду с проектами резолюций и решений, выдавали экземпляр «Брусков»!
