– Думаю, есть. Не может не быть, – ответил я.

– Ты веришь в переселение душ и прошлые жизни? – снова спросила она. – Было бы хорошо, если бы мы жили не одну жизнь.

– А чем это хорошо? – спросил я.

– Тогда было бы не так страшно умирать. Ты часто думаешь о смерти?

– Мы все думаем о смерти слишком часто. Гораздо чаще, чем хотелось бы. Из-за этого многие не успевают жить.

– Люди часто думают о смерти, потому что не знают точно, что следует за ней. Они не могут поверить, что их «я» не будет существовать больше никогда. Представить это также сложно, как бесконечность Вселенной, – сказала Ольга. – Если бы люди точно знали, что после этой жизни будет другая, им было бы гораздо легче.

– Если бы они это знали наверняка, половина человечества покончила бы с собой, как Зула. В мире и так каждые три секунды кто-то решает свести счеты с жизнью. И каждые тридцать секунд такая попытка заканчивается смертью. Более миллиона землян ежегодно покидают Планету добровольно. И около двадцати миллионов пытаются это сделать. Думаешь, они все верят в переселения душ?

– Зачем ты помнишь все эти ужасные цифры? Жизнь здесь не идеальна, конечно. Но другой у нас нет, – сказала Ольга.

– Я думаю, что самое ценное в человеке – его личность. Личность – это душа. А душа – это память, характер, жизненный опыт, накопленные знания, родственники, друзья, любовь. Сотри все из памяти – и будет уже совсем другая личность. Какая разница, кем ты был и чего достиг, если не помнишь того, что было дорого в прошлой жизни? Лично мне интереснее, что происходит с моей душой, моей личностью. Если она куда-то там переселяется и ничего потом не помнит – что мне с того? Клонируют меня, разморозят или переселят в новое тело – это буду уже не я. Память – вот что важно. Недаром людей, теряющих память, называют растениями. Что до переселения души – чем дети не пример переселения души или клонирования? Мы живем дальше в наших детях и в детях наших детей. Ведь это наши кровь и плоть, им передаются ДНК и внешность. Вот у Ивана, техника нашего сын – одно лицо с отцом, и такой же толстый, как он, – ну абсолютный клон! Но все-таки это не Иван. Это другая душа, в которой есть только частичка Ивана. Но это одна теория. А теперь другая, противоречащая. Так ли уж важно, чтобы там, – я посмотрел на небо, – мы чувствовали себя такими же, как сейчас здесь? Может, мы будем в чем-то лучше? Или просто другими? Ведь до нашего рождения мы ничего не знали ни об этой жизни, ни о Планете и не страдали от этого. Не будем страдать и после. Потому что «ничего» не может страдать. Или вот взять, например, сон. Пока ты спишь – вокруг происходят разные события. Но ты их не видишь и ничего о них не знаешь. Единственное, что тебя возвращает в этот мир, – твоя память о прошлом. Именно память связывает тебя с этим миром до того, как заснула, и после того, как проснулась. Без памяти нет ничего – пустота!

Ольга поежилась:

– Тогда зачем все это? Если рано или поздно мы всё… забудем?

– На этот вопрос еще никто не ответил. Мы – часть Космоса. Все здесь создано из космической пыли. В пыль все и превращается, – я снова посмотрел на звезды, – наверное, там не так важны наши физические тела и конкретная память о прошлом. Важно, как мы живем здесь. А там все записывается. И учитывается.

– Все-таки хочется верить, что ТАМ я узнаю себя. И бабушку с дедушкой. Ведь если все так, как ты говоришь, выходит, семья никогда не воссоединится, мы никогда не увидим людей, которые были нам здесь дороги? Это очень грустно, – сказала Ольга.

– Ты знаешь, Зула вообще представлял, что все мы – участники космического реалити-шоу или персонажи компьютерной игры высших существ. Представь, что игра закончилась. Ты вышла из нее, очнулась и увидела себя в виде какого-то спрута.

– Бр-р-р-р! – Ольгу передернуло.

– Ты моментально понимаешь, что вся твоя жизнь на Земле была игрой, искусственно растянутой во времени. Так ли тебе важны будут другие персонажи, которых ты там видела? Даже если они были по «игре» твоими близкими? – продолжил я.

– Ты циник, – сказала Ольга. – У тебя куча теорий, противоречащих друг другу. Мне от этого не по себе.

– А ты подумай: вернемся к снам. Представь, что снится тебе какой-то красавец. Ты испытываешь к нему непреодолимое желание, прямо до мурашек по коже и даже более того – уверена, что любишь его! У вас с ним прекрасные отношения. Вы – целый мир друг для друга, и во сне ты понимаешь, что знаешь его вечность. Бывает такое?

Ольга покраснела:

– Отстань!

– Вижу, бывает! – Мне ужасно нравится ее смущать и дразнить.

– А теперь вспомни, что происходит, когда ты просыпаешься? Правильно! Разочарование и тоска по этому человеку. Возможно даже, он из твоей прежней жизни или параллельного мира. В конце концов, сон – тоже параллельный мир. Первое сиюсекундное твое желание – отыскать его! Но долго ли тоскуешь по нему? Минут пять-десять? А то и меньше, забываешь, не успев проснуться, пытаешься поймать, запомнить ускользающий образ, но не можешь – он рассеивается, как утренний туман над озером. А еще через минуту этот парень уже совсем не беспокоит тебя. А еще через день ты ни за что не вспомнишь этот сон. И все потому, что, проснувшись, ты вернулась в свой мир. В этом мире действуют свои законы и свои привязанности.

– Если бы можно было нашу память записать, спрятать на каком-нибудь носителе, на флешке, например, а потом просмотреть? Что было бы тогда? – спросила Ольга.

– Если когда-нибудь люди научатся записывать свою память и эмоции по отношению к этой памяти на носители, они станут бессмертными. Физическое тело потеряет актуальность. Жизнь станет возможна в компьютерной сети или в информационном поле Планеты или Вселенной. Впрочем, может, так оно и происходит. Если личность – душа после жизни в телесной оболочке переносится на некий сервер Вселенной, это и есть бессмертие…

…Солнце встало над Грозным. Откричал утреннюю молитву муэдзин, пара длинных пулеметных очередей разрезала морозный воздух, символизируя начало нового дня. Где-то тяжело ухнуло. Наверное, подорвался на фугасе бэтээр. Инженерная разведка двинулась ощупывать обочины дорог, за ночь нафаршированные смертью. За «саперкой» загудели по городу колонны военной техники. Торговки поспешили на рынок. Начались зачистки. Город-призрак зажил своей обычной жизнью. Люди начали охоту друг на друга.

Лема остановил «Газель» возле руин, недалеко от дороги на село Старая Сунжа, спрятав машину за разбитой пятиэтажкой. На стене дома красными, с человеческий рост буквами выведено: «МИНЫ».

Утром из Москвы приехал Димка Бондаренко – мой давний приятель и хороший журналист. Теперь «Новости» на нем, а я могу все оставшееся время посвятить съемкам документального фильма. Этот фильм – о торговле людьми на Кавказе. О том, как похищают, продают в рабство невольников в начале двадцать первого века в одном из регионов планеты Земля. За время командировки с помощью чеченских друзей из силовых структур нам удалось получить на эту тему эксклюзивные интервью и видео. Что-то пригодится из наших новостных репортажей, материалы которых часто используются в «полотнах», так на сленге телевизионщики называют крупноформатные проекты. Сегодня нам надо отснять планы Грозного, руины. Точнее, Грозного в руинах.

Лема остался в машине. Он явно нервничает. Ему не нравится, когда мы снимаем одни, в глухих местах, где рядом ни блокпостов, ни военных. На пассажирское сиденье он кладет охотничий карабин, который всегда возит с собой.

Эту улицу, недалеко от площади Минутка, я приметил давно. Время здесь словно остановилось. В лучах утреннего зимнего солнца, искрящихся в серебряной пыли снежинок, она кажется абсолютно нереальной, сюрреалистичной и как нельзя лучше символизирует собой мертвый город. Это даже не улица, а целый старый квартал, состоящий из невысоких, в три-пять этажей, домов. Тут совсем никто не живет, даже в подвалах, потому что кругом полно мин, которые закладывали все кому не лень. И свои, и чужие. Разминировать квартал федералы не спешат. Отсюда хорошо простреливается дорога.