– Спасибо, журналисты, – сказал Рустам, махнув рукой на кирпичные короба домов. Я впервые услышал, как он говорит. Мне не понравился ни его голос – высокий и гортанный, ни нагловатый тон. Конечно, он знает, что произошло здесь днем.

– Чем могли, – буркнул я, и мы пошли к машине.

– Что так долго? Я уж подумал, случилось что-то, задубел тут совсем, – стал ворчать Юсуф. Стекла его машины замерзли – он не включал мотор, экономя бензин.

…Выехав из Октябрьского района, натыкаемся на колонну саперов, медленно идущих со щупами по обочине дороги. За ними медленно ползет бэтээр. За бэтром – пехотинцы. Обычно с инженерно-саперной разведки в Грозном начинается каждый новый день. Саперы обезвреживают мины и фугасы, которыми боевики успели за ночь нашпиговать дороги. Раз идут ближе к вечеру – значит, кто-то подорвался.

– Попали! – злится Юсуф. Пока саперы не проверят дорогу, транспорт будет ждать. Впереди видим большую воронку, а за ней – развороченный взрывом «Урал». Вероятно, водитель машины гнал на большой скорости, но все-таки не смог проскочить фугас. Саперы прощупывают землю – вдруг еще есть закладки? Утренняя «инженерка» сработала плохо – проморгали. Теперь щупай не щупай. Вокруг подорванного боевиками «Урала» разбросаны останки солдат внутренних войск. Раненых, видимо, уже увезли в госпиталь.

– Да что же это, твою мать, за день такой сегодня! – Гусь достает камеру.

– Появились, стервятнички, – слышится рядом сиплое покашливание. Похожий на грача подполковник Селезнев, пару часов назад руководивший взрывами домов, зло смотрит сквозь нас, будто мы прозрачные. Про стервятников вроде и не нам сказал, а будто выплюнул свои слова в жирную чеченскую грязь, залитую кровью его солдат. – Нюх у вас на трупы, что ли? – словно сам с собой продолжает говорить он.

– Может, и нюх, – огрызнулся Гусь, настраивая камеру.

– Снимайте, покажите мамкам, как детей их убивают те, кого вы защищаете. В подробностях покажите, как вы любите. И еще аппарату вашему, мать его, президентскому, покажите, – подполковник, не мигая, смотрит перед собой мутными глазами. Бушлат на нем расстегнут, шапки нет. Она валяется рядом, втоптанная в грязь чьими-то сапогами. Растрепанные его волосы поседели от мокрого снега, который пытается покрыть залитую кровью землю, укрыть мертвых от взглядов живых, но вместо этого снег тает, едва коснувшись бурой жижи, слегка разбавляя эту краску в дьявольской палитре. Снег ложится на изувеченные тела мальчишек-«срочников», на их разорванные в клочья телесные оболочки, в которых совсем недавно жили их души. Водитель «Урала» так и застыл, вцепившись в руль, в оторванной кабине, мятой и растерзанной чудовищной силой. Головы у водителя нет. Наверное, он даже не успел ничего понять. Судя по всему, фугас был очень мощный, радиоуправляемый, сделанный из стапятидесятидвухмиллиметрового гаубичного снаряда. Заложили его боевики прямо под дорогой, это видно по огромной воронке.

Из подъехавших санитарных «буханок» высыпали коллеги-журналисты и санитары. Корреспонденты шумно и возбужденно начали отдавать команды своим операторам.

– Слетелось воронье, – еще раз прокомментировал подполковник и зашагал прочь.

Санитары стали выкладывать погибших в ряд на носилки и просто на брезент, кому носилок не досталось. Трупов оказалось одиннадцать. Многие без конечностей. Оторванные руки и ноги санитары кладут рядом с телами. Я замечаю, что нога, которую положили рядом с белобрысым мальчиком лет восемнадцати, удивленно уставившимся на падающий снег широко раскрытыми голубыми глазами, при жизни принадлежала не ему. Рядовому оторвало ногу ниже колена, а ему положили почти целую, от бедра. Говорю об этом санитару. Тот зыркает волком:

– Не лезь, на хрен! Тебе не похеру?

– Нет, – сказал я.

– А ему уже похеру! – санитар накрывает тело простыней, на которой сразу проступают пятна крови.

Долго не могут найти голову водителя «Урала». Наконец, метрах в сорока от места взрыва, рядом с сухим кустарником, ее обнаруживает один из солдат. Голову кладут под брезент, где уже лежит тело водителя.

Где-то рядом металлически тренькнуло. Солдаты залегли, залязгали со всех сторон затворы автоматов, забегали, пригнувшись, санитары, бросив носилки с трупами. Журналисты спрятались, кто в воронку от фугаса, кто за машины.

Снайпер бьет из панельной девятиэтажки. Одна пуля тупо ударила в брезент, убив кого-то из парней еще раз. Обычный «духовский» прием. Подорвут технику, подождут, пока на место побольше федералов съедется, и второй фугас подрывают. Или обстреливают. Но этот снайпер какой-то неопытный. Стреляет суетливо, наугад. По обрывкам фраз, хрипло долетающих из рации лейтенанта, спрятавшегося вместе с нами за покореженным остовом «Урала», вскоре стало ясно, что снайпера «зачистил» оказавшийся рядом с девятиэтажкой нижегородский ОМОН.

…Сюжет о том, как чеченцы возвращаются к мирной жизни, снова не получился. А ведь наш телеканал давно заказывал что-нибудь позитивное.

– Где сюжет о салоне красоты в Грозном? – спрашивал меня по спутниковому телефону редактор «Новостей».

– Нет такого салона в Грозном, – отвечал я.

– Как нет, вы же вчера снимали его открытие! – раздражался он.

– А сегодня утром его взорвали, можем об этом рассказать, – отвечал я.

– Об этом не надо, нас и так упрекают в сплошном негативе, нужен хотя бы один позитивный сюжет! – говорил редактор.

Салон красоты действительно открыли накануне. Недалеко от Центральной комендатуры, в наполовину уцелевшем доме. Пригнали прессу. Две чеченки, заготовленные администрацией, сняв перед съемкой платки, дали интервью о тенденциях моды среди чеченской молодежи. Перед торжественным открытием федералы зачистили руины, саперы нашли и обезвредили несколько мин. На крышах расставили снайперов, во двор и прилегающие улицы нагнали бойцов и поставили пару бэтээров, которые попросили не снимать. Играла национальная музыка. Несколько чеченцев в национальных костюмах танцевали лезгинку. Картинка получилась вполне мирной и обнадеживающей: чеченские женщины вновь начали думать о своей красоте. Значит, войне конец.

Утром салон взорвали.

Материал, который мы сняли сегодня, получился вообще не о жизни. Он был о смерти. Чеченки, погибшей от шальной мины во время артобстрела, русских солдат – мальчишек, взорванных в «Урале». Об уничтоженных домах, под обломками одного из которых осталась сошедшая с ума русская женщина. Дома мешали военным, потому что с их крыш можно сбивать вертолеты. Нет крыш – нет проблем. Но подорванный «Урал» показал, что проблемы все равно остались. В общем, сюжет получился странным и сумбурным.

– Круто! – похвалил меня редактор по спутниковому телефону.

– А как же позитив? – спросил я.

– Да ну его на хрен! Кому он нужен! На позитиве рейтинга не сделаешь. Но на всякий случай сними какую-нибудь консерву. Дадим, когда нечего показывать будет.

«Консервами» на телевидении называют сюжеты, которые не имеют важного информационного повода. Они могут месяцами пылиться на полках в ожидании своего часа. Что-то из консервов показывают к определенным датам или когда совсем нет новостей. Но большая их часть так и не выходит в эфир.

Сегодняшний материал прошел во всех выпусках. После первого же эфира в ТВ-юрт прибежали два куратора пресс-службы Дома правительства, Дима Зайцев и Леша Волков. Мы их зовем «Ну, погоди!». Диме и Леше примерно по сорок. Мужики тертые, с обветренными лицами. Прикидываются журналистами, но всем известно, что работают на спецслужбы и отвечают за информацию, которую передают СМИ из Чечни. У меня с ними сложилась давняя взаимная неприязнь. Наш канал старается объективно говорить обо всем, что происходит. Если российские десантники героически сражались против превосходящих сил боевиков – мы первые с гордостью дадим материал. Но уж если армейские финансисты вымогают у контрактников боевые деньги – не взыщите.