Вздрогнув, моряк поплотнее закутался в драный тулуп. Когда-то он был офицером военно-морского флота Сибиу, лучшим наездником на левиафанах во всем офицерском корпусе армии короля Буребисту. У него был отменный гардероб — мундиры, килты, плащи теплые и тонкие… Но теперь, как спустившийся с холмов лесоруб, он носил одно и то же платье, не снимая, и радовался, что может хоть немного согреться.

Он сделал еще шаг. Ну да, вот он, поребрик. Корнелю собирался уже ступить на мостовую, когда услышал шаги нескольких пар ног. Моряк отступил. Кто-то из незнакомцев споткнулся и выругался громко и от души по-альгарвейски. Корнелю отменно владел этим языком, но понял бы почти все и так: сибианский и альгарвейский были близки, точно братья.

А еще он понимал, что ругань эта грозит ему большой бедой. Как можно тише он отступил к стене, готовый обратиться в бегство, если альгарвейцы обнаружат его. Но те миновали нарушителя, даже не заметив.

— …Да нету никаких вонючих сибов тут, не полезут они никуда эдакой ночкой, — ворчал тот, что споткнулся. — Только время зря тратим. Если кто из дому и выберется, так через пять минут шею себе свернет, и поделом ему!

— Ты себе уже едва не свернул, это точно, — отозвался кто-то из его товарищей, и остальные расхохотались.

Ворчун продолжал ругаться, пока брюзжание его не стихло в отдалении.

К этому времени Корнелю уже пересек улицу — совершенно спокойно. Если бы сквозь мрак и туман альгарвейцы могли различить улыбку на его лице, та им очень бы не понравилась. Улица в том направлении круто скатывалась с холма, и Корнелю понадеялся, что кто-нибудь из патрульных и впрямь свернет себе шею.

Подводник прошел еще пару кварталов, потом свернул на свою улицу, к своему дому — дому, где он не ночевал, куда не ступал с того дня, как альгарвейцы захватили остров. Там оставались Костаке и Бринца. И трое альгарвейских офицеров, определенных к ним на постой.

Во всех окнах — на этой улице или других, в домах, лавках и тавернах по всему Тырговиште — было темно по той же причине, по какой погасли фонари: лагоанские драконы долетали до Сибиу. Корнелю понимал, что альгарвейцы не желают обозначать светом мишени, но в данном случае, как и во многих других, понять не значило простить.

Вот и дорожка к его крыльцу. Подходя к дверям, он вытащил из-за пазухи короткий жезл вроде тех, какими вооружались жандармы. Жезл стоил ему почти всего заработанного на лесоповале серебра, но моряк не жалел о деньгах. Хоть жезл и уступал в мощности армейским пехотным, но, чтобы разделаться с тремя офицерами, осквернившими его дом, довольно и такого оружия. Тогда Корнелю сможет увести Костаке и Бринцу на южный берег или скрыться в лесах.

— А потом, — прохрипел Корнелю чуть слышно, — я останусь с женой наедине, клянусь силами горними!

Он тосковал по ней до боли — в прямом смысле слова.

Он тихонько ступил на крыльцо. Видимо, никто в доме не услышал — тревоги не было. Отсюда моряк сумел разобрать, что в доме горят светильники, хотя черные занавеси — они появились уже после его последнего визита — были задернуты.

Корнелю промедлил миг, обдумывая следующий свой шаг. Постучать? Или лучше забраться в окно? Вышибить дверь, перестрелять альгарвейцев и удрать с Костаке и Бринцой, прежде чем соседи или жандармы сбегутся на шум? Последнее привлекало моряка больше всего, но он сознавал, насколько это рискованно.

Пока он раздумывал, из единственного незадернутого окна донесся голос Костаке, веселый и звонкий:

— Подожди, солнышко! Я сейчас подойду!

Но ответил ей не детский лепет Бринцы, как ожидал Корнелю, а с трудом изъяснявшийся по-сибиански альгарвеец:

— Хорошо, лапочка, но не заставляй меня ждать долго!

— Не бойся, — насмешливо отозвалась Костаке. — Я недолго, обещаю. И ты очень обрадуешься, когда я вернусь.

Альгарвеец расхохотался.

Корнелю отвернулся, сдерживая тошноту. Взгляд его упал на короткий жезл, который моряк продолжал сжимать в руке. Если он сейчас прострелит себе голову, если тело его найдут утром на дорожке, прольет ли Костаке хоть слезинку? Или посмеется?

— Мне следовало догадаться, — не то простонал, то не прошипел подводник. — Силы горние, мне следовало догадаться…

Она не хотела, чтобы он вернулся домой. Не хотела остаться с ним наедине. Он гадал, он боялся, но не верил — сердцем не верил. Не хотел верить.

Он вновь обернулся к дому — к бывшему своему дому. К прежней своей жизни. Прошлого не вернуть.

Он вновь глянул на жезл и пожал плечами. Костаке изменила ему. С какой стати убивать себя? Чего он хотел, так это возмездия. Корнелю шагнул к дому. Если он перебьет не только альгарвейцев, но и жену, изменницу…

А что он станет делать с Бринцей? Тоже убьет? Но малышка-то ни в чем не виновата. Она даже не мешала ему переспать с Костаке, как прежде казалось, — Костаке сама не хотела этого. Взять Бринцу с собой? Но он понятия не имел, как ухаживать за ребенком, случая не было выучиться.

Подводник шлепнул себя по лбу. Он нашел то, чего не искал: причину оставить Костаке в живых.

Выругавшись приглушенно, Корнелю бросился вниз по улице, пытаясь убежать не только от неверной жены, но и от собственного бешенства. Ноги сами несли его, в голове не осталось ни единой мысли. Подводник миновал несколько варталов, прежде чем сообразил, что направляется не назад, в холмы, а к гавани. Он подрабатывал лесорубом в надежде вернуться к Костаке и Бринце. И теперь ноги прежде головы поняли, что этому не бывать. А если нет — кой прок брести в лес, к постылой работе? От этого солдаты Мезенцио не перестанут искать его.

В Тырговиште всегда пахло морем, но по мере приближения причалам моряк уловил запашок тухлой рыбы от лодчонок, которые оккупационные власти еще выпускали в море, запашок, не залетавший в глубь суши так далеко, как аромат соли, пропитавший все острова Сибиу — что главные пять, что бессчетные рифы вокруг. Сквозь глухой ватный туман донеслись знакомые шлепки волн о деревянные опоры причала.

По этим звукам Корнелю легко определил, где находится, и, сообразив, куда принесли его ноги, понял, что те лучше него самого выбрали цель: подводник обнаружил, что стоит в паре десятков шагов от затонов, где когда-то содержались боевые левиафаны сибианского флота, а ныне их сородичи на альгарвейской службе.