— Если это жизнь, — пробормотала она
Девушка старалась как можно реже покидать квартиру. Если альгарвейцы столкнутся с ней на улице, то могут отправить на запад. Но сидеть дома сложа руки ей уже осточертело. Так чисто в квартире не было, должно быть, со времен постройки дома.
Когда Ванаи открыла ставни и выглянула в окно, стало полегче, но все, что можно было видеть, — это узкий, извилистый переулок и по другую его сторону доходные дома, столь же мрачные и заброшенные, как и тот, где поселились Эалстан с Ванаи.
Прохожие на улице почти сплошь фортвежцы. Ванаи доводилось слышать, что в Эофорвике живет много кауниан, но то ли большинство попрятались по домам, как она сама, то ли уже угнаны на запад. Что хуже — девушка сама не взялась бы сказать. По мостовой вышагивали трое альгарвейцев-патрульных с жезлами в руках. Ванаи отшатнулась от окна. Заранее нельзя было узнать, собирают они кауниан на заклание или нет, но выяснять она не собиралась. Жандармы не сбавили шага. Прохожие поспешно уступали им дорогу. Это, без сомнения, ласкало тщеславие надменных альгарвейцев, но если они и впрямь такие герои, какими хотят казаться, почему всегда ходят по трое?
Тянулось время. Прилетел голубь — примостился на подоконнике, оглядел Ванаи янтарными глазками-бусинами. В голове у нее закружились рецепты из поваренных книг времен империи: вяхирь жареный, вяхирь, томленный в меду, вяхирь тушенный с грибами и фигами… Аппетит разыгрался с такой силой, что Ванаи неосторожно приоткрыла окно. Вспугнутый голубь улетел.
Эалстан вернулся, когда уже стемнело. В руках он сжимал мешок с продуктами на пару дней вперед. Упокойника, в котором можно было хранить еду, не опасаясь, что та испортится, в меблирашке не было, и запасаться впрок не было смысла.
— Неплохую суповую кость я выбрал, — похвастался юноша. — Мяса немало, и костный мозг внутри. И еще кусок окорока — до завтра доживет.
— Я разведу огонь в печи и порежу пока овощей на похлебку, — промолвила Ванаи. — Неплохая кость.
— Погоди! — Эалстан продолжал копаться в брезентовом мешке. — Вот, держи, я тебе принес.
Он протянул ей три книги на фортвежском — одной, заметила Ванаи, оказался классический любовный роман «Песнь глухонемого».
— На твоем языке я ничего для тебя не нашел, — добавил он, будто извиняясь. — Я искал, правда, но рыжики запретили печатать книги на каунианском, а расспрашивать я забоялся.
— Я знаю, что запретили, — ответила Ванаи. — Помню, как злился дед, что ему приходится писать статьи по-фортвежски. Спасибо большое! Я как раз думала сегодня, что надо бы подыскать себе занятие, а ты мне его нашел.
— И я думал то же самое — ну, что тебе скучно, — ответил Эалстан. — Невозможно же все время сидеть в четырех стенах.
Ванаи уставилась на него. К глазам подступили слезы; пришлось отвернуться на миг, чтобы сморгнуть их. Эалстан как мог заботился о ней и старался сделать ее счастливой. Это до сих пор изумляло девушку, непривычную к заботе. Они сбежала из дома отчасти по настоянию Эалстана, но и потому еще, что решила: хуже, чем с дедом, все равно не будет. А еще она чувствовала себя виноватой, потому что из-за нее Эалстан разругался с родными.
Но она вовсе не ожидала, что будет, несмотря ни на что, так счастлива.
— И этот купец неплохо платит, — заметил Эалстан. — Можно будет немало отложить на черный день. Можно было б подумать и о том, чтобы найти квартиру получше, но раз такие дела — думаю, наличные нам пригодятся больше.
Когда Ванаи встретила Эалстана собирающим грибы, она не думала, что у него столько здравого смысла. И когда любилась с ним — тоже не думала, как бы ей ни было ей приятно и как бы ни было удивительно, что после Спинелло она способна получать только удовольствие.
— Страсть проходит, мудрость остается, — вспомнила она старинную каунианскую поговорку.
— Надеюсь, страсть пройдет не так быстро, — ответил Эалстан по-кауниански, медленно и внятно.
Ванаи всегда приятно было слышать, как он говорит на ее родном языке. Хотя девушка гораздо свободней владела фортвежским, нежели он — каунианским, Эалстан старался ради нее. К такому Ванаи тоже не привыкла.
— И знаешь, что еще? — продолжал он на том же наречии.
— Нет. Расскажи!
— Торговец, у которого я проверял сегодня складские книги, знаком с Этельхельмом, певцом, и говорит, что оркестру Этельхельма тоже нужен счетовод! — выпалил Эалстан таким тоном, словно увидал дневную звезду.
Ванаи, однако, это имя ничего не говорило.
— Он известный музыкант? — спросила она.
Фортвежцы и кауниане в своих мызукальных вкусах резко расходились: то, что нравилось одним, других обыкновенно оставляло равнодушными.
— Самый лучший! — воскликнул Эалстан, от возмущения переходя на родной фортвежский.
— Ну ладно.
Ванаи готова была поверить ему, хотя и не разделяла его энтузиазма. Уже шагнув в кухоньку, она осознала, что это хорошее начало для любви.
Ночь и туман. Зимой — а впрочем, и во все времена года — туман накатывал на город Тырговиште с океана, накрывая его, как окутывал он все приморские поселки на пяти крупных островах Сибиу. Комендантский час, который оккупационные войска ввели на территории покоренной державы, давно начался, а Корнелю все еще бродил по улицам. Он надеялся — и на это имел веские причины, — что вражеские патрули не заметят его. Это было бы очень некстати: альгарвейцы искали диверсанта Корнелю в холмах в центре острова и, без сомнения, разыскивали его здесь, в родном его городе.
Но даже если охота на него объявлена, Корнелю уверен был, что сможет ускользнуть. Всю жизнь он прожил в Тырговиште и с закрытыми глазами мог бы найти дорогу в его переулках. Разве что солдатам Мезенцио очень повезет и они успеют спалить беглеца, прежде чем тот завернет за угол или нырнет под арку… но это вряд ли.
Он выдохнул, и дыхание его повисло облачком, сливаясь с клубами непроглядного тумана. Непроглядного потому, что уличные фонари не горели, чтобы не привлекать лагоанских драконов-бомбардировщиков. Корнелю знал, что фасады домов и лавок, которые он миновал, сложены из глыб грубого серого известняка, скрепленных цементом. Знал, что островерхие крыши покрыты красной черепицей. Знал — потому что видел их прежде. Сейчас он не видел ничего.
