— Да, я знаю, — ответил Гольдфарб.

Ящеры обстреливали своими ракетами «Ланкастер», в котором он летал. Выключение радара приводило к тому, что они не попадали в цель, но от неработающего радара еще меньше пользы, чем если бы его не было вовсе, — дополнительный вес делал самолет более тяжелым и менее маневренным.

— Хорошо. Я поставил тебя в известность о том, что нас ждет. — Раундбуш опустошил свою кружку одним глотком и махнул Стелле рукой, чтобы она принесла добавки. — Выпьем еще, а потом поплетемся домой, на базу.

Еще одна кружка превратилась в две: Гольдфарб настоял на том, что тоже должен угостить Раундбуша. Отчасти потому, что так полагалось, а с другой стороны, он хотел развеять миф о жадности евреев. Родители Гольдфарба, которые являлись типичным продуктом более жестокого мира, с детства учили его, что он ни в коем случае не должен выставлять себя на посмешище перед людьми другой национальности.

Возвращаясь на велосипеде на базу после четырех кружек пива, Гольдфарб переосмыслил слова Раундбуша о том, что они «поплетутся» домой. Он радовался тому, что в таком состоянии ему не нужно вести машину. Гольдфарб не сомневался, что назавтра проснется с жестокой головной болью, но совершенно точно знал, что она не помешает ему хорошо делать свою работу. И уж ни в коем случае не станет преградой полету в истребителе.

Впрочем, головная боль, с которой он проснулся на следующий день, катастрофически отвлекала его от разумных мыслей, когда он направлялся на работу в барак, где группа Хиппла ютилась вместе с метеорологами. Дэвид постоянно думал о предстоящем полете и никак не мог сосредоточиться на решении ребуса, коим представлялся ему радар, снятый со сбитого самолета ящеров.

Бэзил Раундбуш выпил накануне больше четырех кружек — Гольдфарб не знал, сколько, — но казался свежим, точно майская роза, и весело насвистывал мотивчик, показавшийся Гольдфарбу незнакомым. Капитан Морис Кеннан поднял голову от кипы трехмерных чертежей и сказал:

— Во-первых, ты перевираешь мотив, а во-вторых, слова — а это уже кое о чем говорит.

— Спасибо, сэр, — весело ответил Раундбуш, и Кеннан поспешно склонился над своими чертежами.

Не будь Раундбуш летчиком, он мог бы стать отличным военным психологом.

Около десяти часов утра Гольдфарб перестал делать вид, что сегодня самый обычный день: Лео Хортон, его коллега, ткнул его в бок и прошептал:

— Вечно тебе везет.

После этого Гольдфарб только изображал, что работает. Примерно через час к нему подошел Раундбуш и хлопнул по плечу.

— По-моему, пришла пора нарядиться в наши блистающие доспехи и проверить, на что способна боевая лошадка.

Лексика времен короля Артура в других устах звучала бы глупо, но Раундбуша природа наградила беспечным нравом, который помогал ему делать подобные заявления совершенно хладнокровно и без малейшего смущения. Кроме того, он принял участие в огромном количестве воздушных поединков и чувствовал себя уверенно и спокойно. Гольдфарб кивнул и молча встал из-за рабочего стола.

Под яркими лучами летнего английского солнца в кожаном летном комбинезоне на меху было ужасно жарко, но Гольдфарб без единого слова жалобы застегнул все крючки и молнии. На высоте трех или четырех миль о летнем тепле придется забыть. «Метеор» мог подняться гораздо выше, чем «Ланкастер», на котором Гольдфарб летал раньше.

В «Ланкастере» он управлялся с радаром в просторном бомбовом отсеке. В новом двухместном «метеоре» Дэвид сидел за спиной пилота в удлиненной кабине. Сам радар крепился к корпусу самолета и находился за пределами кабины — перед Гольдфарбом располагались лишь монитор и панель управления. Если возникнут какие-либо неполадки, разобраться с ними Гольдфарб сможет только после приземления.

Механики и охрана вывели самолет из ангара на посадочную полосу. Гольдфарб множество раз слышал рев реактивных двигателей, но еще никогда не находился внутри самолета во время старта. Он бы с удовольствием обошелся без новых ощущений: уж очень они напоминали свидание с бормашиной.

— Немного шумновато, не так ли? — спросил Раундбуш по внутренней связи.

В тот момент, когда «метеор» начал разбег, Гольдфарб понял, что сменил лошадь с пивоварни на чистокровного скакуна. Вой двигателя стал оглушительным, и истребитель взмыл в воздух, словно его выпустили из катапульты.

Во всяком случае Гольдфарб думал именно так, пока Бэзил Раундбуш не сказал:

— Этот двигатель еще не выведен на проектную мощность, зато следующий будет обладать дополнительными возможностями.

— Благодарю, я и так потрясен, — проговорил Дэвид. — Какова максимальная высота полета?

— Около сорока тысяч футов, — ответил Раундбуш. — Мы наберем ее менее чем за полчаса, полагаю, оттуда откроется превосходный вид.

— Наверное, ты прав, — сказал Гольдфарб, вдыхая воздух через кислородную маску.

«Ланкастеру», на котором он летал раньше, приходилось тратить вдвое больше времени, чтобы набрать вдвое меньшую высоту, а Раундбуш жалуется, что двигатель недостаточно хорош! Слова пилота показались Гольдфарбу абсурдными. С другой стороны, не следует забывать, с каким врагом им предстоит встретиться.

«Метеор» слегка накренился. Сквозь разрывы в белых облаках Гольдфарб любовался зеленым лоскутным одеялом английского пейзажа.

— Хорошо еще, что мы поднялись в воздух сейчас, а не пару месяцев назад, — небрежно проговорил Раундбуш. — Тогда наши зенитки стреляли, едва заслышав шум реактивного двигателя — в уверенности, что он принадлежит ящерам. Несколько «пионеров» и «метеоров» получили небольшие повреждения. Впрочем, ни один из них зенитчики не сбили.

— Да уж, — пробормотал Гольдфарб.

К счастью, эта мысль не пришла ему в голову раньше. Он прекрасно знал, что, как только раздавался рев реактивных двигателей, зенитки немедленно открывали огонь.

— Как работает радар? — спросил Раундбуш, напоминая Дэвиду, зачем они поднялись в воздух.

Гольдфарб проверил электронно-лучевую трубку. Он никак не мог привыкнуть к тому, что с ее помощью получил возможность видеть намного дальше, чем если бы смотрел глазами. А в особенности на высоте орлиного гнезда, где Дэвид начинал чувствовать себя королем бесконечного пространства