– В галоп! – вскричал он. – Если не уйдем от погони, подлецы просто сотрут нас в порошок!
Похоже, Этзилий не собирался преследовать именно его. Скорее всего, кубраты спешили воспользоваться слабостью империи и вторгнуться так далеко на юг, как только можно, до окрестностей самой столицы! Собственно, причина сейчас не имела никакого значения. А вот результат имел, и большое. Он оказался едва ли не хуже, чем сознательная погоня за желанной добычей – видессийским Автократором!
Но их лошади теперь скорее напоминали тени некогда могучих боевых коней. Какой там галоп! Жалкая, хромающая, спотыкающаяся рысь – вот все, на что они были сейчас способны. Если бы кочевники поднажали, они прикончили бы беглецов, из последних сил пытавшихся уйти от преследования. Но даже у степных коньков был предел выносливости.
Поэтому сцена погони выглядела дико. Маниакису вспомнилось представление мимов во время одного из Праздников Зимы. Тогда каждый актер двигался так, словно его наполовину заморозили; всякая, самая пустячная мизансцена растягивалась чуть ли не на час, вызывая сперва громовой, а затем судорожный хохот зрителей. Даже воспоминание о том представлении заставило бы его сейчас расхохотаться, если бы он не был занят весьма серьезным делом, унося ноги ради спасения собственной жизни. Вдобавок он никак не мог забыть о лучших актерах столицы, которых собственноручно отдал на заклание этим самым кубратам в надежде повеселить их.
Снова хлынул ливень, холодный и секущий. Земля под ногами коней, казалось, превратилась в трясину. Преследуемые и преследователи почти перестали продвигаться вперед. В другое время и в другом месте разверзшиеся хляби небесные помогли бы Маниакису сбить кочевников со следа. Но не теперь. Ведь кубраты прекрасно понимали, что отряд Маниакиса движется к Видессу, и могли следовать за ним, даже потеряв его из вида.
Он подумал было свернуть в сторону, направившись в какой-нибудь другой город, но вспомнил, как выглядел Имброс, а ведь Имброс некогда был одним из наиболее укрепленных городов. Это означало, что ни один из провинциальных городов не смог бы послужить надежной защитой от кочевников. Поскорее бы оказаться под защитой неприступных стен Видесса, и пусть кочевники штурмуют их хоть до скончания века! Только бы…
Стоп, ведь зеркало Багдасара показало, как он приближается к столице. Если бы Маниакис не знал, а точнее, не верил в это, он, наверное, впал бы в отчаяние. Ну а поскольку он верил, то продолжал свой путь, надеясь встретить отряд, высланный на подмогу, который позволит ему поменяться ролями с упорно преследовавшими его номадами.
Но помощи все не было. Маниакис пришел к выводу, что он, его товарищи и, что хуже всего, отряд кочевников опередили известия о случившемся. А значит, в Видессе до сих пор считали, что он благополучно уплатил дань Этзилию и такой ценой купил три года перемирия.
– Видит Фос, как мне хотелось бы пребывать в столь же блаженном неведении, – пробормотал он, когда такая мысль промелькнула у него в голове.
Наконец он увидел издали столицу. В этот момент выглянуло солнце, озарив окрестности влажно мерцающими лучами, словно предупреждающими, что наступает не хорошая погода, а просто короткий перерыв в плохой. Но даже такого света оказалось достаточно, чтобы вдали, за городской стеной заискрились и засверкали купола соборов.
Вот оно! Именно этот момент и показало волшебное зеркало! Что будет дальше – неизвестно. Маниакис вонзил каблуки в бока несчастного уставшего степного конька. Конек всхрапнул, слабо протестуя, но все же умудрился затрусить быстрее.
Маниакис, а вслед за ним остальные конники принялись взывать в сторону крепостных стен:
– На помощь! Ради Господа нашего, благого и премудрого, на помощь!
Над головой Маниакиса просвистела стрела. Значит, кое-кто из кубратов все же умудрился сохранить тетиву своего лука сухой. Не больше чем в двадцати футах от Автократора один из его людей вскрикнул, обвис в седле, а потом соскользнул вниз, в жидкую грязь. Какая жестокая ирония судьбы: проделать столь долгий путь лишь для того, чтобы погибнуть, оказавшись почти в безопасности! Маниакис снова вонзил каблуки в бока несчастного животного – стрела могла достаться и ему…
Наконец раздался звук, показавшийся беглецам слаще самого сладкого хора монахов, когда-либо возносивших молитвы Фосу в Высоком храме, – глухие щелчки и удары метательных рычагов. Большие катапульты, установленные на городской стене и в угловых башнях, принялись осыпать кубратов здоровенными дротиками и громадными камнями. Заскрипели цепи, окованная железом подъемная решетка ворот пришла в движение… Наконец-то! Навстречу варварам вихрем вылетел отряд конных лучников и копьеносцев.
К искреннему огорчению Маниакиса, кубраты тут же обратились в бегство, лишь изредка постреливая через плечо в видессийских конников, гнавших номадов прочь от стен столицы. Правда, видессийцы преследовали их не слишком усердно. Они знали: стоит расстроить свои ряды, полагая, что враг уже разбит, и тут же угодишь в ловушку, сделавшись жертвой нехитрого маневра кочевников. Таких примеров имелось предостаточно.
Командир отряд, красивый молодой человек на великолепном коне, брезгливым взглядом окинул группу грязных, оборванных людей, к которым пришли на помощь его конники.
– Ну и кто же, – презрительно бросил он, – командует этим сбродом?
– Я, – смиренно ответил Маниакис.
Он устал до последней степени. Он до сих пор не верил, что добрался-таки до столицы в целости и сохранности. Он совершенно забыл, какое зрелище являет собой со стороны: замызганный грязью с головы до ног, в латаной-перелатаной крестьянской одежонке и вдобавок ко всему верхом на шатающемся от усталости кудлатом степном коньке. Возвышавшийся над ним, словно снежная вершина над болотной кочкой, представительный красавец-офицер упер руки в боки и гаркнул:
– А кто ты есть такой, осмелюсь спросить? Несмотря на изнуряющую усталость, люди, проделавшие со своим императором весь нелегкий путь от Имброса, тихонько перешептывались, ожидая, каким окажется ответ. Они слегка оттаяли душой и даже начали улыбаться.
– Я? Я – Маниакис, сын Маниакиса, – честно ответил Автократор Видессии. – Ас кем имею честь разговаривать я, о досточтимый?..
Красавец-офицер начал было раскатисто хохотать, но тут же подавил свою первую естественную реакцию. Все-таки совсем уж круглому идиоту до полковника дослужиться трудновато. Он внимательно вгляделся в лицо Маниакиса, затем перевел взгляд на его сапоги. Густо заляпанные грязью, сильно истрепавшиеся в пути, сапоги были несомненно алыми.
– О величайший! Прости своего преданного слугу Ипокасия! – Искренняя забота мгновенно сменила в голосе офицера только что звучавшее в нем столь же искреннее презрение. – Я не узнал тебя! Позор на мою голову! Тысяча извинений, величайший! – От неловкости полковник вдруг начал изъясняться почти так же цветисто, как какой-нибудь макуранец.
Маниакис поднял руку, прервав бурный поток самобичевания:
– Досточтимый Ипокасий! За то, что ты избавил нас от преследования волков-кубратов, я готов простить тебе куда более серьезные прегрешения. Но мне хотелось бы надеяться, что в следующий раз, придя на выручку к другому столь же потрепанному невзгодами путнику, ты проявишь в разговоре с ним несколько большую снисходительность, нежели проявил сегодня.
– Все будет исполнено в точном согласии с твоими пожеланиями, величайший, – ответствовал Ипокасий, понурившись.
Маниакис не поставил бы медяка против бочки золотых, что так и будет, ему было хорошо знакомо неистребимое высокомерие видессийских вельмож, впитываемое ими с молоком матери, но в настоящий момент раскаяние офицера было неподдельным и он искренне верил, что говорит чистую правду.
– Но, величайший, что же все-таки с тобой случилось? – выкрикнул из-за спины Ипокасия кто-то из его конников. Всем своим видом полковник показывал, что и ему хотелось бы услышать ответ на этот вопрос.
