– Если мы действительно вернемся, кое-кто все же может устроить против тебя заговор, – пробормотал старший Маниакис.

Он не называл имен, но Автократор тут же вспомнил о Ротруде. Если она до сих пор не вышла замуж, то может приревновать его к Лиции и уж наверняка захочет устроить судьбу Таларикия. В таких случаях уроженцы Халоги, по обычаю своей родины, склонны прибегать к простому, бесхитростному убийству. Маниакису вдруг захотелось бросить все и прыгнуть в морские волны. Там, по крайней мере, никому, кроме рыб, не будет до него никакого дела.

В дверях уже некоторое время маячил Камеас, дожидаясь, пока его заметят.

– Слушаю тебя, достопочтеннейший, – сказал Маниакис.

– Твой маг Багдасар уже проверил один из документов, написанных святейшим Агатием, а также частицы оттисков печати Абиварда, – ответствовал Камеас. – Он пришел к выводу, величайший, что ни один из вышепоименованных не имеет никакого отношения к покушению на твою особу. Теперь маг приступил к обработке образца почерка высокочтимого Курикия и, памятуя о высказанных тобой подозрениях, интересуется, не пожелаешь ли ты присутствовать при завершении сего процесса.

– Хорошо, иду, – сказал Маниакис, радуясь любой возможности оторваться от мыслей о перспективах отношений с Ротрудой. – А ты, отец?

– Нет уж, уволь. Я останусь здесь, – ответил старший Маниакис. – То, чем занимаются волшебники, часто приносит пользу. Но меня никогда не интересовало, как они это делают, ибо сам я все равно ни на что подобное не способен.

Автократор отлично понимал, что ему тоже не суждено овладеть искусством магии. Но, в отличие от отца, он все еще был любопытен. Как только он вошел в комнату, где трудился Багдасар, маг сразу предъявил ему клочок пергамента с какими-то каракулями, печально повествовавшими о нехватке денег в казне.

– Это действительно написано рукой высокочтимого Курикия? – поинтересовался он.

Маниакис утвердительно кивнул.

Негромко насвистывая сквозь зубы, Багдасар пристроил клочок пергамента на столе, после чего налил в стоявшую перед ним чашу немного уксуса из одного кувшинчика и столько же вина из другого.

– Сии жидкости символизируют то, что есть, и то, что будет, – сообщил он, – а вот этот кусок гематита, – маг взял камень в руку, – «по закону подобия испытывает тяготение к кусочку того же минерала, вделанному в амулет, защитивший тебя на время, достаточное для того, чтобы ты успел обратиться ко мне за помощью. Ну а теперь…

Маг окунул стеклянную палочку в чашу со смесью вина и уксуса, а затем стряхнул с нее несколько капель на пергамент. Там, куда попала влага, буквы и цифры слегка расплылись. Напевая заклинания, Багдасар начал прикасаться обломком гематита к пергаменту.

– Если высокочтимый Курикий имеет отношение к случившемуся, величайший, – объяснил он, – то благодаря связи, установленной моей магией, увлажненные места начнут светиться.

Маниакис молча ждал. Однако ничего не произошло. Минуты через две он спросил:

– Ты сделал все, что было необходимо?

– М-м-м… В общем, да, величайший, – ответил Багдасар. – Нам надлежит сделать вывод, что высокочтимый Курикий не входит в число гнусных злоумышленников, покушавшихся на твою особу.

Указывать Автократору на его ошибку было небезопасно, поэтому голос Багдасара слегка дрожал. Но Маниакис лишь пожал плечами, после чего маг сразу успокоился. Маниакиса известие о невиновности казначея только обрадовало, поскольку оно делало менее вероятной вину Парсмания. Автократору хотелось быть уверенным, что именно Курикия он видел беседующим со своим братом. Но увы…

– Невиновность Курикия, безусловно, не избавляет нас от необходимости проверить его жену. – Багдасар героически не желал упрощать себе жизнь.

– Я уверен, ты проведешь такую проверку должным образом, – рассеянно отозвал Маниакис. Предположение, что Курикий служил лишь посредником между Парсманием и собственной женой, не имея при этом никаких дел с магом, пытавшимся убить Автократора, казалось ему весьма маловероятным. Он почесал подбородок. – Кажется, в моем распоряжении нет никаких документов, написанных высокочтимым Цикастом. Ничего. Я отправлю ему записку, составленную так, что ему придется ответить.

– Величайший, – сказал Камеас, заглянув в дверь, – писец только что доставил необходимые бумаги. Прямиком из архива. – Соблюдая предписанные предосторожности, постельничий не назвал имени Парсмания.

– Пусть войдет, – ответил Маниакис.

Писец, маленький тщедушный человечек в шерстяной домотканой накидке, распростерся перед Автократором, а затем, поднявшись, протянул ему перевязанный лентой свиток пергамента. Развязав ленту, Маниакис убедился, что перед ним действительно одно из распоряжений, отданных Парсманием авангарду давно не существующей армии.

Писец тем временем незаметно испарился. Наверно, поспешил назад, в мрачное здание, где в тысячах и тысячах специальных отверстий, словно в дуплах, спали мириады подобных документов, дожидаясь почти невероятного случая вновь ожить, чтобы оказать влияние на нынешние события. Маниакис забыл о забавном человечке в ту же минуту, как тот вышел за дверь. Все его внимание было сейчас приковано к Багдасару, готовившемуся произвести над пергаментным свитком те же манипуляции, что и над запиской Курикия.

Маг побрызгал на приказ смесью вина и уксуса, после чего снова прочел нараспев заклинания, касаясь пергамента гематитом. И сразу же весь лист засиял мягко светящимися маленькими голубовато-фиолетовыми нимбами.

– Проверка позволяет ответить на вопрос утвердительно, величайший, – сказал Багдасар. Как и Камеас, маг избегал произносить имя Парсмания.

Маниакиса охватила глубокая скорбь.

– Ты совершенно уверен, почтенный маг? – переспросил он. – Нет ли здесь какой-либо ошибки либо не правильного истолкования?

– Нет, величайший. – Багдасар отвечал грустно, но решительно. – Мне очень жаль, что именно через мое посредство ты узнал…

– Твоей вины в том нет, – прервал его Маниакис. – Во всем виноват только мой брат.

Повернувшись, он покинул кабинет и прошел в комнату, где находился его отец.

– Парсманий.

Лицо старшего Маниакиса исказила боль, но он промолчал, лишь кивнул в знак того, что слышал. Автократор вышел на парадную лестницу, на ступеньках которой стояли стражники, велел им разделиться на две группы и приказал командиру одной из групп:

– Ступай, найди Парсмания. В это время дня он, скорее всего, находится в здании Верховной Судебной палаты. Чем бы он ни был занят, немедленно доставь его сюда.

Стражники без лишних вопросов поспешили выполнять приказание. У входа в резиденцию Маниакис наткнулся на поджидавшего его отца.

– Как ты намерен поступить? – спросил тот. – Я имею в виду, что ты намерен с ним сделать?

– Сперва выслушать, – устало ответил Маниакис. – Затем выбрить ему тонзуру и сослать в удаленный монастырь на северном побережье. В Присту. Другого выхода нет. Разве что отрубить ему голову.

– Понимаю. – Старший Маниакис похлопал младшего по плечу:

– Хороший выбор. Лучший из всех возможных. – Он нахмурился:

– Вот уж не думал дожить до такого дня, когда мне придется благодарить одного своего сына за то, что он сохранил жизнь другому. Но дожил. И благодарю.

Маниакис совсем не чувствовал себя великодушным; напротив, он ощущал себя опустошенным, преданным. Тем временем прибыл вестник с ответом Цикаста на послание Автократора. Даже не взглянув на него, Маниакис отправил парня к Багдасару, а сам вышел на порог резиденции и пристально уставился сквозь ветви вишневых деревьев в сторону Высшей Судебной палаты.

Вскоре оттуда показались стражники, тесно обступившие Парсмания, который жаловался на ходу, громогласно и многословно:

– Это оскорбление и грубое попрание моих законных прав, говорю вам! Когда Автократору станет известно, сколь бесцеремонно вы прервали мою важную беседу с высокочтимым Фемистием по поводу поступивших к нему жалоб, величайший…