— А это мысль — Ящеры не слишком суются в море, так ведь? Во всяком случае потопить подводную лодку им намного труднее. — Эмбри тоже наклонился к иллюминатору. — Можно хоть поупражнять мозги, правда? А то носимся целыми днями, будто запеленутые в вату, никаких развлечений.

— В общем-то да. — Теперь Бэгнолл обернулся назад, к бомбовому отсеку, где уже довольно давно не было никаких бомб. — Обычно Гольдфарб видит лучше нашего. Радару плевать на облака, он их протыкает.

— Естественно, — согласился Эмбри. — Но с другой стороны, уж если выбирать работу, я скорее предпочту смотреть сквозь лобовое стекло на такую картину или даже просто на облака, чем забиться в брюхо самолета и глазеть на скачущие электроны.

— Не стану тебе возражать, — сказал Бэгнолл. — Как говорят, крыть нечем. Кстати, уж если мы заговорили о Гольдфарбе, странноватый он парень. Столько времени увивался за Сильвией, наконец заарканил ее, а спустя каких-то несколько дней отпихнул прочь.

— Возможно, оказалась не столь хороша, как он надеялся, — рассмеялся пилот.

— Сомневаюсь, — со знанием дела возразил Бэгнолл. — С нею не соскучишься.

— Судя по ее взглядам, я тоже могу так думать. Но никогда нельзя судить по взглядам, не попробовав на собственном опыте, — пожал плечами Эмбри. — Ладно, это не мое дело. Однако что касается Гольдфарба… — Он щелкнул тумблером внутренней связи. — Оператор, есть какие-либо признаки наших чешуйчатых уродцев?

— Нет, сэр, — ответил Гольдфарб. — Мертвая тишина.

— Мертвая тишина, — повторил Эмбри. — Знаешь, нравится мне звучание этих слов.

— Пожалуй, мне тоже, — сказал Бэгнолл. — Еще один полет, когда есть ощутимая надежда благополучно приземлиться. — Борт-инженер усмехнулся. — Мы уже столько времени живем взаймы — я начинаю лелеять надежду, что нам не придется когда-нибудь разом за это заплатить.

— Не обманывайся подобными грезами, старина. В тот день, когда исчерпается лимит на количество полетов нашего экипажа, нам выпишут «расходный ордер» и ошибки не будет. Весь трюк в том, чтобы как можно дольше оттягивать эту неизбежность.

— После того как ты в целости и сохранности посадил нас во Франции, я отказываюсь верить, будто существует что-то невозможное, — сказал Бэгнолл.

— Можешь мне поверить: я сам был удивлен, что мы остались целы, не меньше вас всех. Просто нам выпал кусочек удачи… Но если в течение ближайших двух часов ящеры предпочтут не высовывать свои морды, я буду считать, что сегодня мы легко отделались. Тебе не кажется, что мы имеем на это право?

Ящеры не появлялись. В установленное время благодарный Эмбри направил «ланк» назад, в сторону Дувра. Спуск и приземление прошли настолько плавно, что, когда тяжелый бомбардировщик остановился на полосе, пилот сказал сам себе:

— Благодарю вас за превосходный сегодняшний полет, сэр.

Однако его товарищи по экипажу покинули самолет с такой скоростью, что превзошли в этом обычных пассажиров.

Когда Бэгнолл выбрался из кабины на взлетно-посадочную полосу, один из работников наземной службы хитро улыбнулся ему:

— Ты, должно быть, услышал, что снова дали свет, и теперь со всех ног спешишь в казарму.

— Неужели?

Борт-инженер почти побежал. В голове кружились различные приятные видения: свет, при котором можно почитать или перекинуться в карты, электрокамин, работающая плитка, чтобы вскипятить чай или воду для нормального бритья, вращающийся диск проигрывателя… Возможности простирались до самого горизонта, как пейзаж под крылом «Ланкастера».

И все же одна возможность выпала у него из виду — послушать Би-би-си. В казармах электричества не было уже несколько недель, хотя «Биби» не прекращало своих передач. Ящеры лупили по передатчику, стремясь заглушить радио людей. Просто послушать выпуск новостей — и Бэгнолл снова ощущал, как мир становится шире, выходя за пределы авиабазы и окрестностей.

Давид Гольдфарб воспринимал это по-иному.

— Боже мой, — говорил он, вытягивая к приемнику шею, — если бы я мог говорить так, как они.

Бэгнолл, учившийся в закрытой частной школе, где тщательно следили за произношением, воспринимал правильную речь дикторов как само собой разумеющееся. Однако от него не ускользало, какую ревнивую зависть возбуждала дикция радиоведущих в сердце выходца из низших слоев лондонского среднего класса. Бэгнолл не был Генри Хиггинсом"Главный герой пьесы Бернарда Шоу «Пигмалион», профессор-лингвист, умевший по выговору распознать происхождение и социальное положение человека. — Прим. перев.», но его ухо весьма точно улавливало происхождение Гольдфарба.

Диктор Би-би-си объявил:

— А сейчас полностью воспроизводим запись, недавно полученную в Лондоне из подпольных источников в Польше. Ее сделал Мойше Русси, известный многим как апологет ящеров. После этого мы передадим Перевод его выступления.

Включили запись. Бэгнолл немного знал немецкий, но сейчас это ему не помогло. В отличие от предыдущих пропагандистских передач, на этот раз Русси говорил на идиш. Борт-инженер подумал, не спросить ли у Гольдфарба, о чем идет речь. «Лучше не стоит», — решил он. Оператор радара и так чувствовал себя униженным, имея родственника-коллаборациониста. Сам-то он без труда понимал, что говорит Русси. Гольдфарб поедал глазами приемник, словно мог увидеть там своего троюродного брата. То и дело он ударял правым кулаком себе по ляжке.

Когда Русси кончил говорить и установилась тишина, Гольдфарб воскликнул:

— Ложь! Я так и знал, что все это было ложью! Раньше, чем Бэгнолл успел спросить, что именно было ложью, из динамика вновь зазвучал голос диктора Би-би-си:

— Это было выступление Мойше Русси. — После давящих гортанных звуков языка идиш его голос показался Бэг-ноллу еще мелодичнее. — А теперь, как мы и обещали, прослушайте перевод. У микрофона — сотрудник Би-би-си Натан Якоби.

Послышался недолгий шелест бумаги, затем раздался другой голос, столь же ровный и поставленный, как и у первого диктора.

— Господин Русси сказал дословно следующее… « Мое последнее выступление по радио ящеров было фальшивкой от начала до конца. Меня заставили говорить, приставив к затылку дуло автомата. Но даже и в этом случае ящерам пришлось изменить мои слова, чтобы насильственно придать им требуемый смысл. Я категорически осуждаю их попытки поработить человечество и настойчиво призываю к любому сопротивлению, какое только возможно. Кто-то может удивиться, почему же тогда я часто выступал от их имени. Ответ прост: нападение ящеров на Германию помогло моему народу, который нацисты последовательно уничтожали. Когда какой-то народ истребляют, даже рабство выглядит более привлекательной альтернативой, а поработители вызывают чувство благодарности. Однако ящеры тоже оказались истребителями, причем не только евреев, но и всего человечества. Да поможет Бог всем нам и каждому из нас найти силы и мужество для сопротивления им…» Вновь зашелестела бумага, затем раздался голос первого диктора: