— А кто за все платил? Они же не работали.

— В итоге я. А до этого было отцовское наследство. Он получил дом и приличную сумму денег.

— Дом?

— Вот этот дом.

— Понятно. Но деньги? Ведь были и другие дети?

— Проповедник понимал, что другие заработают себе на жизнь. Так более или менее и случилось. А отец никогда бы себя не обеспечил. И Проповедник не хотел, чтобы тот умер в нищете.

— О таких вещах говорят: «подать богатому».

— Справедливо. Отец был богат тем, что, по его мнению, ничего не имел. Богат нуждой. Нужду он превратил в образ жизни, в оправдание бегства от мира. Никто никогда мне ничего не давал. Только материнскую любовь, крышу над головой и стол, как всем детям. Отцу этого было недостаточно. Он хотел большего. Он хотел убежища на всю жизнь.

— Как Джесс?

— Нет, у Джесса было иное оправдание — страх поражения. Отец обожал поражения. Они подкрепляли его статус достойного пьяницы.

Мерси посмотрела на деревья.

Листья трепетали на ветру. Сухие, но яркие. Зеленые.

— Как хорошо, что они у нас есть, — проговорила она и показала на деревья рукой. — Они по-своему рассказывают нам историю наших жизней.

— Да, — улыбнулся Люк. — Наверное, поэтому я — садовник.

Они допили пиво и вино и отправились в дом.

Ужин получился на славу. Еда была простой, но богато приправленной специями.

— А ты хороший повар, — заметила Мерси, нарезая сыр.

— Я прилично готовлю два-три блюда, — рассмеялся Люк, — фритату, креветки под чесночным соусом — все в этом роде. И жаркое из говядины. Но редко приходится готовить. Для себя почти никогда. Слишком усталым возвращаюсь домой. В основном питаюсь кемпбелловскими готовыми супами. Прекрасная вещь для одного. И еще ужинами «Крафта».

— А что это за фритата?

— Никогда не ела?

— Как-будто нет.

— Итальянский омлет. Заполняет всю сковороду. Можно положить лук, помидоры, зеленый и красный перец, немного грибов. И, конечно, яйца. Люблю фритату. И вообще плотно поесть. То, что надо в конце дня.

Они ели салат, сыр и молчали. Люк открыл две бутылки «Вальполичеллы».

— Раз ешь итальянское, значит, надо и пить итальянское.

Мерси уже успела изучить столовую: длинный, широкий стол, двенадцать стульев с гладкими, прямыми спинками, викторианские буфеты, зеркала, канделябры и люстра из красного стекла. И главная достопримечательность — украшенный узором из клевера, дубовых листьев и желудей семейный девиз, дошедший от Марбет и Проповедника: «Стань самим собой». Мерси слышала его историю.

— Люк, почему я здесь? — спросила она.

Он посмотрел на свою тарелку и положил руки по обе ее стороны.

— Потому что этот дом слишком велик для меня одного.

Мерси помолчала, отпила вина и закурила.

— А привидений недостаточно?

Он не поднял глаз и ответил едва слышно:

— Нет.

Она внимательно разглядывала его. Люк сидел и казался таким далеким: серые, седеющие волосы, хорошей формы уши, мускулистые плечи, руки с навсегда въевшейся грязью под обломанными ногтями, лоб, брови, скулы, губы. Опущенный к самой тарелке подбородок, веки с девичьими ресницами. Его полупустой стакан. Белоснежность рубашки. И тело под ней. Наклоненное вперед, но не ссутулившееся. Люк никогда не сутулился.

А он изящен, подумала Мерси. Редкое качество для мужчины, если он не выступает перед публикой — не актер, не танцор, не певец, не хоккеист и не звезда бейсбола…

— Это все, что ты хотел сказать? «Дом слишком велик»?

— Ты тоже одинока, — заметил Люк, словно предлагая Мерси сравнить их жизненные обстоятельства.

— Да, я тоже одинока.

— Зачем оставаться одиноким, если в этом нет смысла?

— Я не хочу быть заменой Джессу, Люк. Кем-то, о ком ты обязан думать и заботиться.

— Ты прекрасно знаешь, что это не так. Меньше всего я думал об этом. — Он запнулся и добавил: — Ты мне нравишься.

— Тебе нужна сожительница, чтобы не таскаться одному по всем этим комнатам. Туда-сюда. Туда-сюда.

— Конечно, нет. Я просто…

— Ты просто не знаешь, как сказать: «Я тебя люблю».

Он поднял на нее глаза.

Мерси улыбнулась, но движения навстречу не сделала. Расслабься.

Люк снова потупился и прикусил губу. Передвинул стакан, затем поставил на прежнее место. Опустил руки на колени.

— Нам не нужно говорить, что мы любим друг друга, — продолжала Мерси. — Мне достаточно того, как ты сказал: «Ты мне нравишься». Потому что ты мне тоже нравишься.

— Это означает «да»?

— С определенными условиями.

— С какими?

— Я сохраню фамилию Боумен. Буду продолжать заботиться об Уилле, пока он во мне нуждается. Я привезу кое-какие свои вещи, чтобы сделать комнаты повеселее. Привезу кошек. И еще: мы разделим обязанности — я буду подстригать траву, а ты — пылесосить ковры.

Люк улыбнулся ей, но очень застенчиво; и именно в этот момент Мерси поняла, как сильно он хотел того, что произошло.

— И еще: я надеюсь, ты не станешь возражать, если я всем расскажу, что живу с человеком младше себя. Я буду этим гордиться. Меня спросят: «И сколько ему?» А я отвечу: «Пятьдесят. Неплохо для такой старушки, как я». И все согласятся.

Люк встал и подошел к ней.

— Договорились?

— Договорились.

Они пожали друг другу руки.

И в ту ночь спали в одной постели.

Ближе к утру Мерси проснулась и пошла в ванную.

Сколько тут комнат, думала она, переходя из одной в другую… И Уиллу я не вечно буду нужна… Столько комнат… Оклеить новыми обоями, покрасить. Сделать еще два туалета. Я всегда мечтала об этом… стать хозяйкой гостиницы.

«Гостиница Маккензи: ночлег и завтрак». А почему бы и нет?

Когда она вернулась в постель, Люк опять потянулся к ней, и рассвет они не заметили.

Воскресенье, 16 августа, 1998 г.

В тот самый вечер, когда Люк и Мерси ели спагетти, Грифф, Найджел, Сьюзи, Зои и Ричард Хармс вместе ужинали в «Паццо». По воскресеньям не было вечерних спектаклей, только утренние, и рестораны работали лишь в обеденное время. Но в этот день половину «Паццо» заняли приехавшие на автобусе из Буффало, штат Нью-Йорк, дамы. Они смотрели утреннее представление «Стеклянного зверинца» и теперь подкреплялись. Поэтому вторая половина «Паццо» была открыта для местных клиентов.

По понедельникам спектаклей не было, и в воскресный вечер актеры, если хотели, могли расслабиться и как следует погудеть. И сегодня они настроились именно на это.

Во время первого круга голубого мартини возникла атмосфера праздника.

— Я приняла решение, — заявила Зои, — и хочу, чтобы вы его одобрили.

— Может, одобрят, а может, нет, — хмыкнул Ричард и взял ее за руку. Он явился один, объяснив, что предпочитает провести вечер с друзьями, а не с занудной каргой, именуемой моя жена.

Зои, разумеется, была в восторге.

— Решения, решения… — проговорил он. — Но какое это будет решение? Готов поспорить, Зои хочет бросить театр и начать совершенно новую жизнь в качестве гонщицы. — Ричард подмигнул собравшимся.

— Так о чем идет речь? — спросила Сьюзи.

— Я решила поменять имя, — расплылась в улыбке Зои.

— О нет, — всполошилась Сьюзи. — Дорогая, не надо. Публика только-только начала узнавать твое имя.

— Сьюзи права, — подхватил Найджел. — Нельзя менять имя в середине карьеры.

— Я не в середине карьеры, Найдж. Я в самом начале.

— Но это было чертовски хорошее начало. Продолжай в том же духе.

— Я тоже однажды подумывал переменить имя, — вступил в разговор Гриффин.

— Ты мне никогда не рассказывал, — повернулся к нему Найджел. — На какое?

— Не знаю. Может быть, на Роберт де Ниро. Но кое-кто меня опередил. — Грифф ухмыльнулся.

— Ах ты шалопай! — Найджел стукнул его кулаком по руке, и оба рассмеялись.

— Не смейтесь, — оборвала их Зои. — Я серьезно. Решила и сделаю. И уже говорила с Робертом. Он попросил меня остаться в труппе на следующий год. И к тому времени я поменяю имя. Он согласился.