Милош повиновался.

Она ухватилась за край одеяла и потянула вверх.

Но когда присела на корточки и повернулась, обнаружила перед собой его лобок. Волосы блестели от пота. Капля скатилась с торса и попала ей на щеку.

— Извини, — тихо проговорил Милош и вытер ее кончиками пальцев.

— Не извиняйся. Я тоже вспотела.

— Да, да, очень жарко.

— Ужасно.

Милош сел.

Казалось, он сразу понял, как ему позировать для фотографии: одно колено слегка приподнято, руки у бедер, пальцы тянутся к коже, а один уже коснулся.

Джейн схватила фотоаппарат.

Она дрожала.

Предстояло сделать сорок кадров — по десять на каждой из четырех пленок.

Она заранее так решила: если будет больше, он не усидит. Джейн знала по прежним занятиям, как утомительно для моделей долго находиться без движения — они теряют сосредоточенность и словно впадают в спячку.

Кадр 1. Линия размыта, как она того и хотела, — не начинается, а истекает.

Кто-то — вроде бы Джей Ти Уатерби — говорил: Никогда не начинай линию на листе — начинай за пределами, а на листе продолжай движение, как танцоры, когда появляются на освещенной сцене. Тебе случалось уловить момент начала их движения? Никогда! Они просто уже здесь. Здесь, и все.

Так…

Пусть линия формируется сама.

Пусть линия формируется сама.

Пусть линия…

Джейн посмотрела в видоискатель.

Одна линия.

От правого виска к левому бедру.

Шея оказалась длиннее, чем она предполагала, — от уха до ключицы.

Не отворачивайся — веди линию.

Камера нырнула вниз.

Именно так, как она хотела.

Черно-белая линия.

Правая рука, выбеленная пыльным лучом, скрылась в водопаде света, и нервные тени, будто не желая попадаться на глаза, отступили.

Ключица — изгиб груди — сосок.

Очень даже пригодный для сосания.

Не смей!

Делай снимки!

Ее рука стала затекать.

Не шевелись!

Как странно.

Даже превосходно сложенные мужчины не без изъяна.

Джейн вспомнила, как наблюдала за Гриффом — он, сидя, надевал носки и помедлил, прежде чем подняться. Складка, демаркационная линия, граница располагалась над пупочной впадиной — пупком — и к этой черте постоянно стремились, словно жаждали ее коснуться, лобковые волосы, всегда указуя в центр — в другую линию, на груди. Маленькие стрелки, образующие единую, направленную вверх стрелу.

Рисовать фотоаппаратом…

Вот так.

Я рисую фотоаппаратом.

— Не двигайся. Сиди спокойно.

Ее поразил собственный голос.

— Хорошо, — ответил Милош.

От живота к бедру. Озерцо пота. Волосы.

Две линии: одна ныряет вниз, другая взлетает вверх.

Влага.

Волосы. Волосы поблескивают. Если бы время в этот момент застыло, она бы задержалась и пересчитала их. Но время бежало вперед. Волосы, казалось, тянулись к ней — вверх — к камере — и вниз, в бездну паха.

И вот он — этот самый пенис…

Но почему вдруг этот самый, а не его пенис?

Перестань задавать идиотские вопросы — снимай! Carpe diem — лови момент.

Щелчок.

Первый.

Кадр 19. Хотя амбар был мертв — или представлялся таковым, — в нем еще сохранилась жизнь. Ни коров, ни овец, ни лошадей, ни кур, ни свиней, но остались ласточки. Стрижи. Крылья. Метания. Крики.

Гнезда прилеплены к поперечным балкам: прутики и обмазка — грязь, слюна и солома.

Милош поднял глаза на влетающих и вылетающих птиц.

Джейн попросила его податься вперед, чтобы тело казалось тоньше, не таким приплюснутым. Более гибким.

Волосы на руках и ногах искрились на солнце. Его движение, когда он приноравливался к новой позе, вызвало небольшую пыльную бурю, всполошившую птиц, которые занимались выведением второго поколения потомства. Деловитые, они чинили гнезда и непрерывно стрекотали, как играющие в маджонг китайские мандарины.

Милош улыбнулся.

— Любишь птиц? — спросил он.

— О да. А ты?

— Люблю. Сними их, пожалуйста.

На этой пленке у Джейн оставалось всего четыре кадра.

— Очень прошу, — добавил он.

— Хорошо.

Она два раза щелкнула птиц, а потом, едва сознавая, что делает, подошла к Милошу, коснулась ладонью его бедра и тут же сфотографировала мягкий пенис, который, словно ласточка на яйцах, покоился в своем волосяном гнездышке.

— Птицы, — проговорила Джейн.

Милош опустил на нее глаза. Улыбнулся.

— Да, — ответил он. — Птицы.

Пленка кончалась, и Джейн попросила Милоша встать.

Он уже позировал сидя почти два часа, хотя за это время успел отлучиться за амбар помочиться.

Именно так, Джейн. Он отлил. Облегчился. Пописал. Отметился на земле — написал свое имя.

Когда он вернулся, она последовала его примеру.

Разница в том, что я не могу написать свое имя.

Джейн?

Д-Ж-Е-Й-Н? Ты не можешь написать пять букв?

Господи — ты уж совсем! Брысь обратно в свою нору.

Просто шутка. По-моему, шутка — это как раз то, что тебе сейчас нужно.

Спасибо. Обойдусь.

Вот забрало так забрало. Охота пуще неволи. Ну как, что надо фразочка? Приперло так, что без этого никак?

Прекрати.

Я только подумала…

Не смей.

Извини.

(Неприятная пауза.)

Так ты напрудила лужу? Это и есть твоя подпись?

Меня зовут «Лужа».

Отстань.

Не могу. От тебя — ни на шаг.

Он теперь стоял над ней. Весь.

— Повернись.

— Пожалуйста.

— Наклони голову — прислонись левым виском к балке.

Милош послушался.

— И плечом тоже… да, да, именно так… Джейн больше не могла говорить.

Он был совершенно, абсолютно прекрасен. Что же мне теперь делать?

Господи, что же мне делать?

Снимай!

Джейн отступила назад.

— Вот так…

Его тело дрогнуло.

— Положи правую руку на… задницу…

— Сюда?

— Именно.

Запястье коснулось тела, ладонь раскрылась, большой палец смотрел в сторону.

Одна длинная линия, Джейн, одна линия. Длинная линия от шеи к губам вверх и вниз к внутренней стороне правого бедра.

И вдоль изгиба руки — к ладони. Во всех местах соприкосновения пот; волосы текут вниз по икрам; под ногтями рук чернота, метки труда — земля — как безмолвный возглас, как мягкое напоминание, что он тоже плоть от ее плоти. Оставалось два кадра.

— Посмотри на меня.

Милош поднял голову.

Затвор щелкнул.

Джейн положила фотоаппарат.

— Все.

Они пожали друг другу руки.

Джейн отвернулась.

— Нет, — возразил Милош, коснулся ее плеча и повторил: — Нет.

Она взглянула на него: одно колено на соломе, другое приподнято — весь перед ней.

Он потянулся за фотоаппаратом.

— Нет, не все, — сказал он и поднял камеру, — остался еще один кадр.

Кадр 40. Джейн.

Пятница, 7 августа 1998 г.

Всегда знаешь, что в доме кто-то есть. Не потому, что не заперта дверь, открыто окно или со второго этажа долетел какой-то звук. Просто знаешь, что ты не один, — и все.

Люк это ощутил, как только вошел в дом на Маккензи-стрит, оставив свой фургон на подъездной дорожке. Странно. Вообще-то он собирался поехать с работы прямиком к Мерси, но передумал, решив сначала принять душ, переодеться и выпить пива.