мелочность души? На него упала, как посланница. Вот вам и странный знак судьбы — сердитый
собачий лай на погибель, в общем-то, никчемно проживших — одного преследователя, другой —
нимфоманки. У вас не возникает ощущения, что за все, вами содеянное, еще придется заплатить?
Впрочем, не будем бояться листать страницы…
— Послушайте, дорогая!.. — устало взмолился Нат. — Да что там говорить, на уровне генов
бесправие сидит. Одни по обязанности бьют, другие по прихоти властей терпят побои.
— Я вас бью? Окститесь! Какие вы, мужчинки, суеверные! Никакой нечистой силы тут нет!
В принципе, многое объяснимо. Хотя доля личностной магии присутствует, несомненно!
Наоборот, эта тетрадка — оберег… от комплексов… детей гарнизона… Чтобы предмет оказал
влияние на судьбу нового хозяина, необходимо наличие весомых факторов. Чтобы предмет
присутствовал при сильном психическом потрясении, вызывающем сильные эмоции. Моя
бабушка — это вам не следователь Че-Ка, много передумала, когда писала в дневнике. И кто
знает, возможно, заглянула одним глазком в недалекое будущее, может, в снах или еще как-
нибудь? Вложила в тексты весь резонанс своей души. Как старые живописцы вкладывали душу в
свои творенья. И эти гениальные полотна чудесно резонируют в душах наших! Через предмет
можно наслать на человека проклятье, и напротив, осчастливить. Потому старые вещи так дороги
старикам — ведь в них за много лет совместного, так сказать, общения аккумулировалась их
жизненная энергия. Возьмем, к примеру, дневник.
«Мудрено», — задумался Нат, самостоятельно перевернул страничку тетради, открыл
новую, озаглавленную неожиданно округлым, ровным почерком. В иллюминаторе над морем
предрассветно светлело. «Будет день, будет и пища», — не без тени иронии подумал — и
посерьезнел: на желтой сморщенной странице крупные рукописные синие буковки зажирнели
сочно-кроваво: «Семейные хроники. Хвостатый закуток». Когда вчитался в налитой тревожно-
алыми оттенками заголовок, то подумал: «Тарханкут в переводе с тюркского — чертов угол. В
названии топонима корни фантазий: Хвостатый — так у славян принято называть нечистую силу.
«Закуток» — что-то ускользающее, такое размытое, ветвящееся, пророческое…»
— «…Было это давно. Много опустошающих войн прокатились по этим безлюдным
берегам. Кунан, Кармыш, Кипчак, Кастель, Караджа — многие поселения Тарханкутского края
были оставлены людьми, и только бродяга-ветер, извечный повелитель этих мест, со свистом
задувая в пустые глазницы окон...», — Нат прочитал, остановился.
— Легенда семейная, про замок, корону шаманскую, бриллианты графские, — смотрела на
реакцию собеседника.
— Про бриллианты графские? — невольно задержал в руках тетрадку.
— Давайте вам почитаю. Не против? — она забрала тетрадку из растерянных Натовых рук.
— Опустевшие земли по повелению князя Потемкина-Таврического пожаловали генералу, графу
Василию Попову за службу усердную и происхождение знатное. «Дача Тарханская» —
именовалось дарение в царевом указе. Ожила округа! Генерал возмечтал, чтобы расцвел край
Тарханский, чтобы росли и плодоносили виноград, хурма, лимон, чтобы вновь клубили пыль
стада по бескрайней равнине. Но вот беда: некому было исполнять волю генерала. И решили
вопрос просто, на манер английский, — переселить сюда каторжников. И побрели под звон
кандальный длинные цепи…
…Попутчица перечитывала старые строки своим мягким голосом. Нат не заметил, как
«дреманул». Сказывались перипетии последних дней. Волны убаюкали. Ему снилось, что он в
толпе бредущих колодников. А Эно, давешний кучерявый знакомец, в старинном генеральском
кителе сидит в деревянной клетке, рвет тряпочки, поет заунывные песни...
Нат встряхивался от качки, просыпался, и видел напротив красивую, полную сил молодуху, к
которой сам же начал подбивать клинья. И успокаивался. А она зачитывал что-то, спросонья не
упомнишь…
— ...Весной пропал Петр, — приятным материнским голосом рассказывала предание Лена.
— Сгинул в каменоломнях, ни жив, ни мертв. Летом пропала Оленка. Штормило, волны бились о
берег вдребезги, накрывая брызгами камни Кара-Буруна. Сказывали, что бросилась в море, и
словно облачко, отлетела ее душа в высокие небеса, а вместо тела утоплого вынырнула будто
русалка…
И снова ему мерещились Вася Рыба и его «архангелы», сильные, безжалостные. «Где
бриллианты графские, где доляшка?» — склонялась жуткая рожа Васи. Кто-то хватал его,
перекошенные злобой морды, пистолеты, дубинки, щас будут добивать…
Нат в страхе встрепенулся. Это попутчица дергала за рукав:
— Эй, мужчинка, вы что, потерялись?
— Нет, что вы, я здесь, слушаю... — откликнулся.
— Так, в общем-то, и все... — пытаясь быть грустной, закончила она.
Нат спросонья взглянул на сияющую Лену. Блин, все прослушал!.. Хвостатый закуток... А
может действительно, это ей важно? Скидывает на этом корабле, в это время года таким образом в
прошлое семейный негативизм?
— Но все же я не пойму, что следует из вашей легенды? В чем, как говорят, соль? Что зло
безнаказанно? Слушайте, а на меня ваша кака семейная не перейдет? Ни жив, ни мертв... —
повторил немногие засевшие слова.
— Не думайте о злом, а мечтайте о добром. О любви. Ведь что спасет весь мир, моего сына,
нас с Вами, если не любовь?
— Ну, с этим можно поспорить! Древняя героиня, с вашим именем Елена, послужила
причиной Троянской войны, чем погубила целый народ, между прочим. И все из-за чего?
Баловалась любовью. Сначала с тем, потом с этим… Я лично за серьезность отношений, —
слукавил, наблюдая за реакцией. — Хотя извините, что перебил. Давайте выпьем за красивое
древнее предание… Хотя все это басни, оттачиваемые поколениями. Как и сама ваша легенда.
Сборный образ молдавских сказок.
Они чокнулись, он пригубил, крякнул, встряхнулся.
— Вот вы смеетесь... — продолжила Лена. — Просто «пронафталиненная» басня?
Смотрите, те самые обереги, — она показала тесемочки на своей прекрасной шейке. — Этот —
мангупский медальон, который обрел другую половинку в Стамбуле, а этот крестик — от
Оленки…
— Короче, настаиваете, что все это — и оберег, и крестик, по которому узнала вас другая
старушка, там, в Стамбуле, — правда? — Он рассматривал обереги, вдыхая зовущий запах, и
снова безумно захотел обладать ею.
— Безусловно, звенья одной цепи. Сами посмотрите, только аккуратнее, матросик, штучки
древние. И наверняка несут в себе какую-то силу. Настолько была сильна любовь их обладателей
друг к другу.
— Зачем ломать голову над заклятиями несчастной любви, тайнами Хвостатого закутка, как
несколько выспренно выразилась бабушка, когда нужно спешить наслаждаться любовью?
— Так хотелось когда-то, в юности, быть счастливой, уверенной в себе! Самой жить, ни с
кем не советуясь. И уж тем более не грузиться родовыми заклятиями. Я тогда просто сгорала от
желания показать заветную рукопись Севику, вот и прочла ее…
— Севику? — недоумевал Нат.
— Одному учителю из школы. Молодому. Моя первая любовь. Ему, историку, как никому
другому, был бы интересен мой архивный матерьалец, — похлопала благодарно по портфелю. —
Мечталось: будем сидеть рядышком, я буду вслух читать ему бабушкину легенду, он и разомлеет,
а я его, размякшего, в это время — цап! И в моих руках, как миленький! Разбередила химеры!
Господи, вот дура была… Вот вы попали на исповеди доверчивой провинциалки. Сами
навязались!
Лена ушла чисто по-английски, не прощаясь. Вернется? Нат долго ворочался, сидя на узком
корабельном диване, осмысливая шансы сегодняшней ночи. Ночь на Риздздво. Может и правда
этой бурной ночью закончится все старое, тяготящее?
