Я спросил, плутовал ли он, играя в баккару “Журналисты разнесли слухи, рассказы людей, которые хотели вернуть свои деньги, – ответил Сиу – Все говорили, что я жульничаю. Это неправда. Я не шулер. Когда я играл, за мной все время следили, должно быть, человек десять. Как я мог мухлевать?”

Но это не отменяло манипулирования ходом игры. Адвокат одного из ответчиков предположил, что Сиу, приглашенный в качестве участника крупной махинации, понял, что может воспользоваться своим положением. Я подумал, что если это правда, значит, Сиу позволял удовлетворять чужие амбиции за свой счет – до тех пор, пока его собственная жажда денег не взяла верх. “Но, – прибавил адвокат, – сейчас так много жульничества. Как узнать правду?”

Я спросил у Сиу, преследуют ли его до сих пор триады, и он ответил: “Мне пятьдесят с лишним лет. Я проживу, скажем, до семидесяти. Так что у меня есть лет десять или около того. Что мне терять?” Он замолчал на мгновение, потом странно улыбнулся: “Кроме того, если они придут, я смогу им ответить”.

Он перестал ездить в Макао. Это решение Сиу принял ради детей. “Я не хочу, чтобы они играли. Двое из них имеют степень бакалавра, один – магистра. Они не ругаются. Хорошие дети… Чтобы хорошо играть, нужно быть очень восприимчивым. Никому этого не пожелаю. Меня называли ‘Закоренелым Игроком Пхином’. Но мне никогда это не нравилось, потому что у меня не было зависимости. Я играл потому, что знал: я могу выиграть”.

Приближалась ночь, и Сиу предложил подбросить меня до вокзала на своем черном Lexus SUV, припаркованном неподалеку в грязи. Машина была отполирована до такого блеска, что сверкала от уличных огней: единственный признак богатства Сиу “Вертолет возил меня в ‘Венишен’, когда я пожелаю, – сказал Сиу – Теперь я пачкаю ноги. Недвижимость прибыльнее! Она приносит больше денег, чем игра, наркотики или что-либо еще”. Он мотнул головой в сторону стройплощадки: “Чтобы построить один такой дом, нужна пара миллионов, но зато я смогу продать его за десять миллионов”.

Когда “те, кто разбогател первым”, отправили ребенка в “Лигу плюща” и наняли команду чтецов для пересказа книжных новинок, они захотели интеллектуального развития. Мужчины и женщины, вознесенные китайской промышленной революцией на вершину, жаждали большего выбора в вопросах искусства, хорошего вкуса и роскоши. Они хотели знать, что они упустили.

В мае 1942 года Мао Цзэдун сказал: “Искусства для искусства, искусства надклассового, искусства, развивающегося в стороне от политики или независимо от нее, в действительности не существует”. Мао видел в литературе и искусстве “составную часть общего механизма революции”, “могучее средство сплочения и воспитания народа”, “мощное оружие, которым мы будем разить врага вплоть до его уничтожения”, “средство помощи народу в его единодушной борьбе с врагом”. Партия добивалась того, чтобы искусство, литература и вообще все, что касалось личных предпочтений, соответствовало “лейтмотиву” (чжусюаньлу) китайского общества.

Об искусстве КНР судят по картинам с румяными крестьянами, фильмам о целеустремленных солдатах и стихам о невероятном героизме. Этот стиль – “революционный реализм вкупе с революционным романтизмом” – появился под влиянием той идеи, что (как выразился “главный по культуре” Чжоу Ян) “сегодняшний идеал – это реальность завтрашнего дня”. Иногда художников, обращавших слишком много внимания на проблемы своих современников, обвиняли в том, что они увлекаются “изображением реальности”, и наказывали.

В 1976 году, после смерти Мао, появилась первая группа художников-авангардистов, назвавших себя “Звезды” (как объяснил основатель группы Ма Дэшэн, чтобы “подчеркнуть свою индивидуальность”). Когда их первую выставку в Национальном музее закрыли в 1979 году, они развесили работы снаружи на ограде и провели марш под девизом “Мы требуем демократии в политике и свободы в творчестве”. В 90-х годах партия наказывала перформансистов за появление на публике нагишом, отменяла экспериментальные спектакли и сносила поселения художников.

Но деньги изменили расстановку сил. К 2006 году работы Чжан Сяогана и других современных китайских художников стоили уже до миллиона долларов. Художники, принадлежавшие к поколению экономического подъема, дали понять, что устали от политики. Они стали поднимать темы консюмеризма, культуры и секса и встретились с новым поколением перекупщиков и коллекционеров.

Ли Суцяо, коллекционер и куратор, объяснил: “Я говорил друзьям: ‘Вместо того чтобы потратить четыре тысячи долларов на ставку в гольфе, вы можете купить предмет искусства’”. Мы встретились в галерее “Новое тысячелетие”. На плечи сорокачетырехлетнего Ли был наброшен желтый свитер. Он заработал состояние на нефти, а коллекционированием занялся пять лет назад. Ли подсчитал, что ежегодно тратит около двухсот тысяч долларов на работы молодых художников. “У меня есть друзья, – рассказал он, – которые живут в виллах на севере Пекина, и, когда дело доходит до декора, они тратят сто тысяч юаней на диван и сто юаней на висящую над ним картину. Иногда они не думают о цене, а только о размере”. На взгляд Ли, авангард “никак не связан с политикой”: ‘‘Китайских коллекционеров больше интересует повседневность, а не память или трагедия”.

Партия сочла, что лучшим способом лишить китайское искусство духа борьбы будет одобрить его. В 2006 году, после нескольких лет угроз уничтожить “Фабрику-798” – завод военной электроники, отданный под галереи и художественные мастерские, власти Пекина назвали ее “креативным кластером”, и туда потянулись туристы.

Рынок искусства пошел в гору. Открылись сотни музеев современного искусства. Прежде нищие художники теперь продавали свои работы по всему миру и строили дачи у Великой стены. Ай Вэйвэй (один из “Звезд”) открыл собственный ресторан. Стремление китайцев к богатству было интересно Аю само по себе, и он изготовил несколько огромных хрустальных люстр – пародию на новую китайскую эстетику. Одну Ай повесил внутри проржавевших строительных лесов: получилась карикатура на социальное неравенство.

В первые два десятилетия практики Ай работал нерегулярно: между азартными играми и продажей антиквариата он создавал инсталляции, писал картины, фотографировал, изготавливал мебель, сочинял книги и снимал фильмы. Он помог организовать коммуны художников на окраинах столицы. Несмотря на отсутствие архитектурного образования, Ай стал одним из самых востребованных архитекторов, прежде чем его увлекли другие занятия.

В 2004 году Холланд Коттер на страницах “Нью-Йорк таймс” назвал Ая “художником, сыгравшим вдохновляющую роль ученого клоуна”. Когда художнику было чуть за пятьдесят, он нашел новую богатую жилу – стремление Китая к успеху. В 2007 году в качестве своего вклада в выставку Documenta 12 он организовал поездку тысячи и одного обычного китайца-горожанина в Кассель, где проводился фестиваль. Он назвал проект “Сказкой” (Fairytale), намекнув, что Кассель – родина братьев Гримм, а также на притягательность (и недоступность) внешнего мира для многих поколений китайцев.

Чтобы набрать путешественников, Ай Вэйвэй обратился к интернету – и внезапно открыл для себя новый мир. Ай Вэйвэй занял деньги на перелет у фондов и в других местах, а его штаб проработал все детали, вплоть до одинакового багажа, браслетов и фестивальных помещений с тысячей и одним отреставрированным деревянным стулом эпохи Цин. Это была социальная скульптура в китайском масштабе. Логистика впечатлила бы и самого Йозефа Бойса, германского концептуалиста, провозгласившего, что “любой человек – художник”. По мнению художника Чэнь Даньцина, проект получил особый отклик в Китае, где одобрение любого рода со стороны Запада (включая въездные визы) имеет почти сказочную ценность: “Последние сто лет мы ждали, что американцы, европейцы или кто-либо еще позовет нас. Вы. Приезжайте”.