Он содрогнулся, вспомнив зловещие слухи об актрисах, поставляемых богатым бизнесменам после спектакля, такие же ходили про «подземный» ресторан в их городе. Слухи? Но ведь он помнил, что сделали с одной девочкой «ученики-актеры», когда он сам находился в этом вертепе бесовской цыганщины. Нет, забыть..Забыть… И он нервно закурил еще, пытаясь волшебным ядом дыма скрыть от себя страшную картину прошлого, встающую перед ним… Забыть чужую боль! ЕЕ растоптали и унизили, грубо изнасиловали свои же, потом заставили все вычеркнуть из души, и принудили дальше работать в этом же театре!

Робкие попытки нормальных людей вывести Карабаса на чистую воду, ломались об зловещую паутину спин зятьев директора, опутавших местную власть кричащими табличками должностей. Невольно здесь вспоминается другой роман великого автора – «Бесы». Никто не докажет ничего… Ведь у обычных людей не возникнет даже мысли, про страшную изнанку этого «псевдо-искусства»!! Кто заподозрит этих «уважаемых людей»? Никто..Никогда и Ничего… Кто посмеет сказать против них? Нет, к бесам прошлое! К бесам!!! Тут еще пытаются верить и творить высокое!!

Захожу в помещение и устало валюсь на рыжий выцветший пуфик у входа, предварительно спросив у билетёрши когда закончится спектакль.

Она что-то сварливо бормочет, сердито разглядывает меня – оборванца, двадцать раз переспрашивает о сути вопроса и наконец, выдает: «В семь». Сижу и кручу в пальцах зажигалку. Лениво возжигаю огонь, гашу, снова зажигаю. Мысли в свою очередь лениво ползают во мне, как черви, прогрызая ум смутным желанием что-то сделать. Сделать что? Тут с треском вспыхивает лампа в коридоре, до этого полутемном, и появляется подружка Оли… Вика… Или Саша? С ребенком на руках… Она тоже актриса из ее театра, только сегодня не участвует в спектакле. Она идет ко мне, покачивая своими аппетитными бедрами, и с кем-то выясняет отношения по телефону – завидев меня, использует мое присутствие для окончания разговора, резко бросает телефон в сумку из поддельной крокодильей кожи. Я немного встряхиваюсь и завожу разговор, а внутри меня кто-то наводит резкость, все сильней и сильней, и вот ум опять ясен и спокоен. Только тело зудит от работы.

Мы о чем-то болтаем с ней, тело продолжает болеть, а в голове уже кончили наводить резкость и теперь вкручивают множество электро-лампочек. «Ты смотрел спектакль? Иди, посмотри». «Да, нет, я тут с работы». «Ну. Ты знаешь, ведь ты сам знаешь, что надо просто встать и пойти посмотреть». (Слегка улыбаясь – она). «Тогда забудешь об усталости». «Да, я тут примерно о том же и думал. Только так трудно заставить себя встать и сделать это». «Попробуй. Ты больше говоришь себе, что не можешь этого».

Она холодно улыбнулась мне, явно думая о чем-то своем, и тут же отвлеклась на ребенка, начавшего плакать. Я даже не успел сказать ей что-то важное, вертевшееся на языке. «Я пойду, поищу ЕЕ. Наверно уже можно». Я встаю и иду к боковой лестнице для артистов, по пути заставив себя во всех подробностях изучить фарфоровые тарелки, висящие над ней. Поднимаюсь по скрипучей деревянной лестнице старой кирхи, теперь использованной для театра, вдыхая в себя соблазнительные, такие странные ароматы – запахи стружки, пыли от портьер, грима, духов и едкого пота. Вместе это составляет неповторимый сексуальный букет, никому, кроме разве заядлого театрала или артиста, не приятный. Запах творчества. Навстречу мне попадаются артисты, работники театра и, наконец, выходит ОНА. Лицо ее покрыто толстым слоем белого грима, она с улыбкой целует меня и спускается со мной вниз. «Котенок, ну как спектакль»?

«Я так устала, ЛАКС». «Я тоже». Мы молчим.

Выходим из театра. «Ты не смоешь грим»? «Нет, тут в театре нет воды. Придется так идти по улице». «Стремно», замечаю я, поглаживая бутылку с вином, которую мы вчера так и не открыли. Хочется выпить! Я дотрагиваюсь до ее щеки дрожащим пальцем, и ищу в своем сердце радость от этого, но тело так устало, что радость ощущается очень слабо. Мы идем по аллее, старый асфальт, гипсовые статуи с отбитыми носами – театр находится в парке отдыха, построенном на бывшем немецком кладбище, и теперь мои пальцы совершают замысловатый танец по исследованию ее тела. Мы тщательно укрываемся между деревьев от взглядов зрителей, проходящих по соседней тропинке.

Куски листьев продолжают, как и утром носиться по воздуху, а мы продолжаем молчать, неся утомленные тела к скамейке в глубине парка. Мне так много хочется сказать ей, но, как всегда, я говорю лишь десятую часть из передуманного за день. В голове опять ленивая муть, болото, в которое я хочу как можно скорее влить пару сотен грамм алкоголя. Может это как-то взболтает его, поднимет тину со дна?

«ЛАКС, у меня так устали ноги. Вообще не хочу вставать отсюда». «Как люди на представлении»? «Так… Как обычно. Хорошо, что они нас сейчас не видели. Я тут Томку с Колей пригласила, а они весь спектакль сидели с каменными лицами и даже не улыбались. Странно. Он же интересный». «Вино будешь»? «Давай, тут так холодно, может согреемся». Я достаю бутылку дешевого вина, плохо приклеенная этикетка, на ней женщина в свободном белом платье на берегу тропического моря. Застыла в вечной улыбке, опьянённая богатой жизнью. Тоже помечтаем. Вот и штопор змейкой. Оля смеется: «Ты этим вчера хотел подкупить врача, чтобы он тебе на работу справку дал, что ты якобы болел? Каким-то дешевым портвейном»? «Ну, у меня же нет денег на коньяк дорогой», обижаюсь я, и мы хохочем. Хлопок.

Пробка улетает и скачет по мокрому асфальту. «Ну, оно же сухое, фу». «Другого не было», меланхолично заявляю я, и мы делаем по глотку, ожидая тепла, но оно не приходит. «Мне холодно, согрей меня», жалуется ОНА, и я прижимаюсь к ней. Она достает из сумочки пластмассовый пакетик, и в нем я вижу странного вида коренья, с тонкими ножками и маленькой круглой шапкой серого цвета. Впрочем, я особенно не вглядываюсь. «Знаешь, что это»? «Что»? «Грибы лсд, то есть галлюциногенные. Один друг дал, когда я ему сказала, что одному употреблять их не интересно». «Вау», оживляюсь я. «А что, он может еще собрать»? «Ну да, пятнадцати мало. Надо каждому по 25, для нужного эффекта. А на троих 75, если ты тоже будешь». «Давно хотел попробовать, а когда он соберет»? «Он сказал в этом году их мало. Пока он там соберет, если соберет. Хорошо бы купить у кого, не пожалела бы и тридцати ре за штуку».

Она кладет их обратно, уничтожив мою мысль употребить их сейчас, и тянется к сигаретам, а я думаю, что, если верить слухам, под ними все ощущения увеличиваются в сто раз. Не совсем хорошее и здоровое желание, конечно, да и потом опять придется платить за это в последствии разрушением нейронных связей мозга. Ухудшением памяти… Она курит, а я смотрю в буйное небо и на нее, почему-то такую далекую сейчас, в момент никотиновой затяжки.

«Я тут еще про какой-то кактус слышал, из него вещество добывают. На М что-то». «Да, я тут читала книгу про это, не помню как писателя зовут. Он там исследовал сознание под этими кактусами. Книга, правда, мутная, почти все время он описывает как рассматривает какие-то складки на брюках, и, как этот кактус делает возможным осознавать все вокруг.

Ум впадает в состояние опознавания, ты замечаешь всякие мелочи и видишь в них смысл. Видишь все, ничего не опускаешь. Но скучно». «Да, знаешь, почему скучно»? Оживился я. «Это как те люди в театре. Как ты про складки. Надо быть в том состоянии, состоянии того кто употребляет и создает, чтобы это было интересным. В трансе осознавания, и ты поймешь. Увидишь. Б-ы-т-ь в положении артиста и автора. А если не в нем, то тебе и скучно. И Тома с Колей сидят с каменными лицами. Потом говорят, что все эти творения ерунда серая, но если подняться на уровень автора-творца. То. Тогда».

«Да, но все равно про складки скучно, это слишком сложно». «Может просто форма литературная неподходящая? А вообще, представь, вот Будда и его состояние, оно описывается кем-то, оно в тебе даже есть, но ты ему не придаешь значения, даже если и замечаешь.. Оно для тебя ничего не значит, таки муть. Но потому, что тебе так кажется, это не значит, что это чушь». «Может быть», задумчиво шепчет ОНА и гасит своей остроносой туфлей сигарету в луже.