Когда она закончила свою исповедь, я сказал ей: «Вот теперь я знаю, о чем вы подумали, когда заглянули в комнату. Вы подумали: сейчас он делает с ней то, что собирался проделать со мной той ночью и еще несколько раз. От этого вас затошнило, потому что вы вспомнили, как проснулись ночью и почуяли его тело».

Она ответила: «Может быть, затошнило меня от этого и подумала я об этом».

– Скажите–ка напрямик, коль вы теперь взрослая девушка и все знаете...

– Да, теперь конечно.

– Скажите мне напрямик, какую именно часть его тела вы почуяли той ночью?

Однако она не дает мне внятного ответа, а лишь смеется от смущения, как тот, кого в чем–то уличили и кому приходится сознаться в том, что на поверхность вышла подноготная, о которой он уже не может говорить. Могу себе представить, что это было за прикосновение, объяснить которое она смогла лишь позднее; да и выражение ее лица убеждает меня в том, что я не ошибаюсь, но большего от нее никак не добиться; я и так должен быть ей благодарен за то, что с ней я могу говорить куда непринужденнее, чем с моими городскими пациентками, этими жеманными дамами, для которых все naturalia turpia[58].

Казалось, все было ясно; но вот постоянно возникающая во время приступов галлюцинация, при которой она видит лицо, нагоняющее на нее ужас, – откуда взялось это? Я спросил ее об этом. Она сразу ответила, словно и сама стала понимать больше, пока мы беседовали: «Да, теперь я помню, это лицо дяди, теперь я его узнаю, но оно не такое, каким было тогда. Позднее, когда начались все эти ссоры, тогда дядя ужасно разозлился на меня; он все время говорил, будто я во всем виновата; дескать, если бы я не проболталась, то дело бы не дошло до развода; он все время грозился, что проучит меня; однажды увидал меня издали, лицо его искривилось от злобы, и он начал наступать на меня, подняв руку. Я всегда от него убегала и очень боялась, что он меня где–нибудь подстережет и схватит. Лицо, которое мне теперь постоянно является, это его лицо, каким оно было в тот момент, когда он злился».

Ее слова напоминают мне о том, что тошнота, которая была первым симптомом истерии, со временем исчезла, а вот приступы страха остались и наполнились новым содержанием. Стало быть, речь идет об истерии, в значительной степени отреагированной. Ведь она почти сразу рассказала тете о своем открытии.

– Вы рассказали тете и о том, как он вас домогался?

– Да, но не сразу, а позднее, когда уже речь шла о разводе.

Тетя тогда сказала: об этом пока забудем, вот если он начнет препираться в суде, тогда мы и об этом скажем.

Насколько я понимаю, именно с той поры, когда в доме участились скандалы, когда ее состояние перестало волновать тетю, целиком поглощенную раздором, – с той богатой на события и впечатления поры у нее и сохранился этот мнемонический символ.

Надеюсь, что откровенный разговор со мной принес какую–то пользу девушке, столь рано уязвленной в своих сексуальных чувствах; больше я ее не видел.

Мне нечем возразить тому, кто при чтении этой истории болезни сочтет, что успех в данном случае был достигнут скорее благодаря разгадке, чем путем анализа. Больная признала вероятность всего того, что я интерполировал в ее рассказ; тем не менее она не могла пережить это заново. Полагаю, что для этого понадобился бы гипноз. Если предположить, что моя догадка была верной, и попытаться свести этот случай заболевания к схеме благоприобретенной истерии, составленной на основе анализа в случае мисс Люси Р., то напрашивается сравнение первой и второй вереницы эротических переживаний, включающих в себя травматические моменты и сцены обнаружения любовников со вспомогательными моментами. Сходство заключается в том, что в первых случаях создавалось содержание сознания, обособленное от мыслительной деятельности Я, между тем как под впечатлением от последней сцены произошло ассоциативное соединение этих отстраненных психических групп с Я. Вместе с тем имеются и отличия, которыми невозможно пренебречь. В данном случае причиной изоляции является не воля Я, как было в случае мисс Люси Р., а неведение Я, не обладающего еще опытом половой жизни. В этом смысле случай заболевания Катарины является типичным; в ходе анализа любого случая истерии, в основе которой лежит сексуальная травма, обнаруживаются впечатления предсексуальной поры, никак не повлиявшие на ребенка, а затем, уже будучи воспоминаниями, обретшие силу травматического воздействия, когда девушка или женщина впервые узнала о том, что такое половая жизнь[4]. Отщепление психических групп является в некоторой степени нормальным процессом в ходе развития подростка, и вполне объяснимо то, что их последующее возвращение в Я довольно часто служит поводом для психического расстройства. Кроме того, тут мне хотелось бы выразить и сомнение в том, что расщепление сознания из–за неведения действительно отличается от сознательного неприятия, а подростки и впрямь не обладают знаниями о половой жизни гораздо чаще, чем полагаем мы, да и они сами.

Психический механизм этого заболевания отличается еще и тем, что сцена обнаружения любовников, которую мы назвали «вспомогательной», заслуживает и названия «травматической».

Она воздействует и сама по себе, а не просто воскрешает предшествующие травматические переживания, она разом обладает свойствами «вспомогательного» и травматического моментов. Однако, на мой взгляд, подобное совпадение не дает оснований для того, чтобы отказаться от мысли о наличии расхождения между этими понятиями, которому в иных случаях соответствует и расхождение во времени. Еще одной, давно уже, впрочем, известной особенностью заболевания Катарины является то, что конверсия, формирование истерических феноменов началось не сразу после травмы, а по прошествии инкубационного периода. Шарко предпочитал именовать этот промежуток времени «периодом психической выработки»[5].

Страх, изводивший Катарину во время приступов, является истерическим, то есть воспроизводит тот страх, который возникал у нее всякий раз при сексуальной травме. Здесь я не стану разъяснять сущность процесса, который, судя по многим моим клиническим наблюдениям, развивается непременно и заключается в том, что первые догадки о существовании сексуальных отношений вызывают у девственниц чувство страха[59].

[1] ...в 189* году отправился в Высокий Тауэрн... – Высокий Тауэрн – горный массив в Нижней Австрии. Летом 1893 года Фрейд со своим другом Оскаром Ри совершил поездку на гору Раке в пятидесяти километрах от Вены и остановился в недавно открытом горном приюте «Оттохаус», которым владела мать Аурелии Кроних (СП.).

[2] Катарина – Аурелия Кроних (1875–1929) – дочь Юлиуса Крониха и Гертруды Кроних (в девичестве Гешл). Около 1885 года родители Аурелии Кроних арендовали горный приют «Цум Баумгартен» на горе Шнееберг, который начал приносить семье неплохой доход, когда долина, расположенная между горами Шнееберг и Раке, стала излюбленным местом отдыха жителей Вены, поскольку после строительства Земмерингской железной дороги до нее можно было добраться из Вены всего за три часа. В 1893 году мать Аурелии Кроних оставила мужа, которого уличила в измене, и открыла новый горный приют «Оттохаус», на званный в честь эрцгерцога Отто, на вершине соседней горы Раке, у самого пика Якобскогель, куда она перебралась вместе с пятью детьми. В 1895 году Аурелия Кроних вышла замуж за лесничьего Юлиуса Ема и поселилась в его поместье в Венгрии. Несмотря на то, что брак ее оказался счастливым, Аурелия чувствовала себя одиноко в Венгрии и каждое лето посещала «Оттохаус» на горе Раке, где и умерла осенью 1929 года от сердечного приступа, вызванного чрезмерной дозой морфина, который она принимала в качестве обезболивающего средства по предписанию сельского врача. По некоторым сведениям, в 1919 или в 1920 году Фрейд помог Аурелии Кроних устроить сына, который стал инвалидом во время Первой мировой войны, в частный приют в Деблинге. Подлинное имя Катарины и ее биография стали известны благодаря исследованиям Питера Свейлза, Герхарда Фихтнера и Альбрехта Хиршмюллера. (См. Swales P. Freud, Katharina and the First «Wild Analysis». New Jersey: The Analytic Press, 1986 (СП.).