Что касается абулии (безволия, слабости), то это свойство нашей пациентки еще меньше, чем фобии, напоминает психический симптом, обусловленный снижением общей работоспособности. При гипнотическом анализе выясняется, что в данном случае абулия обусловлена скорее действием двойного психического механизма, который в основе своей составляет единое целое. Определенного рода абулия является попросту следствием фобии во всех тех случаях, когда страх связан с собственными поступками, а не с ожиданием (тщетными попытками отыскать нужного человека или неожиданным появлением человека, который незаметно подкрался, и т. д.), и безволие объясняется тем, что пациентка боится допустить промах. Было бы неверно представлять такого рода абулию особым симптомом наряду с соответствующими фобиями; должно признать лишь то, что подобная фобия может и не привести к абулии, если степень ее не слишком высока. В основе абулии иного рода лежат насыщенные аффектами неизбывные ассоциации, не допускающие связи с новыми и, в особенности, несовместимыми с ними ассоциациями. Ярчайшим примером подобной абулии служит анорексия нашей пациентки. Питается она столь скудно лишь из–за того, что пища ей не по вкусу, поскольку акт приема пищи издавна ассоциируется у нее с тошнотворными воспоминаниями, суммарный аффект которых еще не ослабел. Невозможно ведь принимать пищу, испытывая разом тошноту и удовольствие. Возникшая в прежние годы склонность к тошноте при приеме пищи так и не ослабела, поскольку она постоянно сдерживала тошноту вместо того, чтобы избавиться от нее за счет реакции; в детстве страх наказания заставлял ее поглощать остывшую пищу, несмотря на тошноту, а в зрелые годы уважение к брату не позволяло ей выразить те чувства, которые охватывали ее во время совместных трапез.

Я позволю себе напомнить об одной небольшой работе, в которой я попытался дать психологическое объяснение истерическому параличу. Я высказал предположение о том, что причиной такого паралича является замкнутость комплекса представлений, например, о какой –то конечности, перед лицом новых ассоциаций; однако сама замкнутость ассоциаций обусловлена тем, что представление о парализованном члене включено в проникнутое неизбывным аффектом воспоминание о травме. Примерами из обыденной жизни я обосновал то, что такой захват[18] некоего представления неизбывным аффектом всегда влечет за собой определенную замкнутость ассоциаций, несовместимость с новыми аффектами[47].

До последнего времени мне не удалось обосновать с помощью гипнотического анализа мои тогдашние предположения о двигательном параличе, однако я могу сослаться на анорексию госпожи фон Н. как на доказательство того, что именно этот механизм действует в определенных случаях абулии, которая представляет собой не что иное, как очень специфический – «систематизированный», по французскому выражению, – психический паралич.

Можно в общих чертах охарактеризовать психическое состояние фрау фон Н., отметив два обстоятельства:

1. Мучительные аффекты, возникшие у нее из–за травматических переживаний, остались неизбывными, таковы угрюмость, скорбь (по умершему мужу), неприязнь (к травившей ее родне), тошнота (из–за приема пищи под принуждением), страх (из–за великого множества напугавших ее событий) и т. д.

2. Вследствие бурной деятельности памяти в ее текущем сознании то произвольно, то в ответ на нынешние возбуждающие стимулы (например, в ответ на известие о революции в Санто–Доминго) воссоздаются по фрагментам травматические события вкупе с сопровождавшими их аффектами. Моя терапия продвигалась тем же путем, что и деятельность ее памяти, и заключалась в том, чтобы день за днем разрешать и улаживать то, что ежедневно выходило на поверхность, пока запас доступных болезнетворных воспоминаний не иссяк.

К сказанному по поводу этих психических особенностей, свойственных, как я полагаю, всем, кто имеет склонность к истерическим пароксизмам, можно добавить несколько важных наблюдений, которые я намереваюсь приберечь до тех пор, когда речь пойдет о механизме соматических симптомов.

Невозможно вывести все соматические симптомы пациентки из одного источника, напротив, даже такие скромные наблюдения убеждают в том, что соматические симптомы истерии возникают по–разному. Прежде всего я позволю себе приравнять боли к соматическим симптомам. Насколько я могу судить, боли эти отчасти были обусловлены органическими причинами, незначительными (ревматическими) изменениями в мышцах, сухожилиях и фасциях, которые доставляют нервическому больному не меньше страданий, чем человеку здоровому; отчасти же эти боли, по всей вероятности, были обусловлены болезненными воспоминаниями, служили мнемоническим символом той поры волнений и ухода за больными, которая занимала так много места в жизни пациентки. Возможно, и эти боли первоначально были обусловлены органическими причинами, но с той поры употреблялись уже для нужд невроза. Мои соображения о болях, которыми страдала фрау фон Н., опираются на наблюдения, сделанные в другом месте, о которых я сообщу ниже; наблюдая за самой пациенткой, выяснить именно об этом удалось немногое.

Некоторые примечательные жесты фрау фон Н. были попросту выражением душевного порыва, и значение их угадывалось без труда, таковы вытягивание рук с растопыренными и скрюченными пальцами, выражавшее ужас, мимика и т. п. Более живое и свободное выражение душевного порыва, вроде мимики иного рода, соответствовало, конечно, воспитанию и происхождению этой дамы; когда она не пребывала в истерическом состоянии, она была сдержанна, почти чопорна в выражении чувств. Другие ее двигательные симптомы, по ее словам, были напрямую связаны с болями, она беспокойно шевелила пальцами (1888) или потирала руки (1889), чтобы сдержать крик, и эта мотивация живо напоминает о дарвиновских принципах толкования выразительных движений, о принципе «отвода возбуждения», опираясь на который он объясняет, например, почему собака виляет хвостом. Да и все мы вместо криков при болевом раздражении прибегаем к моторной иннервации иного рода. Если на приеме у стоматолога пациент решил держать в одном положении голову и рот и не сучить руками, то он, по крайней мере, отбивает дробь ногами.

Более сложный механизм конверсии можно усмотреть в свойственных фрау фон Н. движениях, наподобие тика: цокании языком и заикании, выкрикивании имени «Эмми» при внезапной путанице в мыслях и сложносоставной защитной формуле «не двигайтесь – молчите – не прикасайтесь ко мне!» (1888). Из числа этих моторных проявлений заикание и цокание языком можно объяснить действием механизма, который я назвал в небольшой статье в «Журнале по гипнотизму» (том I, 1893) «объективацией контрастного представления». Этот процесс, проиллюстрированный в статье нашими собственными примерами, развивался следующим образом: утомленная заботами и ночными бдениями истеричка сидит у постели своего больного ребенка, который наконец–то (!) уснул. Она говорит себе: ну, теперь не пророни ни звука, чтобы не разбудить малыша. Вероятно, это намерение вызывает у нее контрастное представление, она начинает опасаться, что может ненароком шелохнуться и разбудить ребенка, который так долго не мог уснуть. Примечательно, что подобные представления, контрастирующие с намерением, возникают у нас тогда, когда мы не уверены в том, что нам удастся осуществить важное намерение.

У человека невротичного, из самосознания которого редко исчезает склонность к депрессии, тревожному ожиданию, возникает больше подобных контрастных представлений, или он более восприимчив к ним, к тому же они кажутся ему более знаменательными. При утомлении, которое испытывает наша пациентка, обыкновенно отметавшееся контрастное представление становится самым сильным; именно оно объективируется и, к ужасу пациентки, на самом деле порождает шум, который она боится произвести. Объясняя процесс в целом, я допускаю и то, что утомление это является частичным, затрагивает, говоря в терминах Жане и его последователей, лишь первичное Я пациентки и не влечет за собой ослабление самого контрастного представления.