— Да не должно.

— А ты взгляни, взгляни.

Петр Семенович прошел к двери, приоткрыл, выглянул.

— Никого нет. Вы, поди, голодны, батюшка?

— А черт его знает. Хватаю, как пес, на бегу, то там то тут… Вели принести квасу да тройку-другую расстегайчиков.

Когда лакей, принесший на подносе кувшин с квасом и тарелку с расстегаями, ушел, прикрыв неслышно дверь, старик, отпив прямо из кувшина, продолжал:

— Ныне, Петь, я тут у тебя переночую. Хоть высплюсь. Дома чуть свет являются ко мне посыльные, то из Сената, то от Курбатова, то от самой. На мне им свет клином сошелся. Тут еще новое дело, барон Корф привез из Голштинии ее племянника, сына Анны Петровны.

— Я слышал. Что уж он ей так занадобился?

— В наследники его прочит, не иначе. Анна Иоанновна престол-то отказала своему племяннику Ивану Антоновичу[13]. И где-то в душе Елизавета опасается этого дитяти, вот и запасается козырем — внуком Петра Великого.

— Ну, такой козырь перешибет Ивана Антоновича.

— Это как посмотреть, Петя.

— Что смотреть? Перед наследником Петра Великого кто ж устоит?

— Э-э, тут такая закавыка, сынок. Анна Петровна, выходя за герцога Голштинского, письменно, заметь, письменно, отказалась за себя и свое потомство от притязаний на российскую корону.

— Неужели?

— Да, да, сынок, и все это, между прочим, по настоянию самого Петра Великого.

— А ему-то для чего это было надо? Я слышал, он очень любил Анну.

— Любил. Уж вельми она умна была, не в пример Лизавете, несколько языков знала. Дело в том, что у Петра Великого тогда маленький сын был Петр Петрович. Прелестный мальчик, вылитый отец, ему-то Петр Алексеевич и отказал корону. И старшего сына Алексея заставил отказаться от наследства в пользу этого дитяти. А тот возьми да и помри, царство ему небесное.

— Получается, этот герцог не имеет прав на русский престол?

— Получается так, Петя. Но ты не вздумай где сказать об этом.

— Я ж не маленький, батюшка. И потом, я человек военный, мое дело оборонять отечество. А кто там на престоле, для нас дело десятое.

— Как сказать, Петенька, как сказать. Этот герцог лишь по крови внук Петра, а в сущности, чистейшей воды немец. По-русски ни в зуб ногой. Ни одного слова не знает. Мало того, он же и протестантской веры. Елизавета приставила к нему Симона Теодорского, чтоб хоть чему-то русскому научил мальчишку и приготовил к приятию православия. Встречаю Теодорского, спрашиваю: «Как успехи у принца?» А он машет рукой: «А-а, «моя стоить», «моя итить». Так в двух словах и осветил успехи принца его же словами. И более ни слова, сам, мол, решай, какого «кота в мешке» нам подбросили.

— М-да. Выходит, у Ивана Антоновича больше прав на престол?

— Выходит, так, Петя. И еще… Ты выгляни, никого там нет за дверью?

— Да нет же. У меня люди преданные.

— Все равно выгляни.

Пришлось Петру Семеновичу снова выглянуть за дверь.

— Никого.

— И еще, Петя, — заговорил, понизив голос почти до шепота, граф Салтыков. — Сама она тоже не имеет прав на корону. Да, да, сынок. Они же с Анной Петровной рождены вне брака, стало быть, незаконнорожденные. Петр Первый обвенчался с Екатериной лишь после рождения их. Вот ведь какая штука-то.

— М-да, — вздохнул Петр Семенович. — Не поэтому ли она так спешит с коронацией?

— Конечно. Возложит венец на голову в Успенском соборе, и уж ей не страшно то дитя будет. Мало того, заменит своим племянником. Мальчишке четырнадцать лет, едва вылез из экипажа, а она на него Андреевскую ленту водрузила. Вот бы отец-то увидел, у него Андрея Первозванного надо было заслужить великим трудом. Сам Петр Первый за бой его получил. А тут на тебе, на сопляка немчуренка повесили ни за хрен собачий.

Долго еще возмущался граф и гофмаршал Салтыков новой государыней. Петр Семенович сам принес отцу подушку, одеяло. Постелил на диване, уложил, успокоил:

— Ты уж устал, батюшка. Спи.

Но тот едва не обиделся:

— Что ты меня утолачиваешь[14]? Кому-то ж мне надо выговориться. А кому? Даже попу не скажешь. Донесет долгогривый. У сына хоть отведешь душу.

— Ну ладно, ладно, батюшка, — улыбнулся в темноте Петр Семенович. — Выговаривайся.

— У Анны-то Иоанновны, какая б она ни была, любовник один был — Бирон. А у Лизки сколько уж перебывало. Еще при Петре Втором затащила к себе в постель Сашку Бутурлина[15]. Петр, спасая честь юной тетки, отправил Бутурлина в Украину. А она, глядь, спуталась с двоюродным братцем Семкой Нарышкиным[16]. Того Петр Второй откомандировал в Париж. Но не долго девонька скучала, тут же с гвардейским солдатом Шубиным снюхалась. Этого уж Анна Иоанновна за длинный язык упекла в тюрьму, а оттуда на Камчатку выслала. Но тут уж Елизавета Петровна во вкус вошла. Не долго убивалась по милу дружку, оторвала себе красавца-баса из императорской капеллы Алешку Разумовского[17].

— Да он действительно красивый, высокий, статный, брови вразлет. Пред таким не всякая устоит.

— Ты знаешь, как его наши бабенки окрестили?

— Как?

— Ночной император.

Петр Семенович тихо засмеялся:

— Вот канальи, им на язык не попадайся. Зарежут. А когда намечается отъезд на коронацию?

— Коронация будет в апреле, а двадцать восьмого февраля торжественный въезд в Москву. Уж для нее и возок закончили.

— Каптану[18]?

— Какой там каптана, дом на полозьях. Стол, стулья, ложе и даже печь изладили. Упряжь изготовили на шесть пар коней. На ямы[19] рассылаем с полтысячи подставных, чтоб без остановок во весь мах до Москвы гнать.

— Эдак, пожалуй, в три дни доскачет.

— Хочет в два там быть.

— Ну это как дорога еще.

— Дорогу укатывают уже.

За неделю до отъезда императрицы потянулась в Москву знать петербургская в своих каптанах, со своими запасами продуктов и овса для лошадей. Всем велено на коронации быть. За Иностранной коллегией отправились послы европейских государств. Только французский посол Шетарди не поехал со всеми, он приглашен в возок государыни. Весьма дружен француз с Елизаветой, весьма дружен, по слухам, именно он вдохновил цесаревну в ту ноябрьскую ночь захватить власть.

Почти весь свет высший уезжает в Москву, все правительство во главе с канцлером, генералитет, чтобы встретить там императрицу. На 28 февраля назначен въезд Елизаветы в Первопрестольную и торжества в Успенском соборе. Она-то туда долетит, как на крыльях, с подставами-то, а вот остальным не менее недели телепаться придется. Вот и отъезжают загодя.

К домику на санях первым явился личный истопник Елизаветы Петровны Чулков Василий Иванович. Конюхи еще только запрягали, а уж над домиком стал завиваться дымок, Чулков нагревал временное жилище для своей повелительницы.

Ко дворцу подъехали уже с форейторами на передних конях, с кучером на крыше, с гвардейцами на запятках.

А там уже гвардейцы в красных новеньких, подбитых мехом епанчах[20], все на лошадях, готовые к сопровождению государыни.

Елизавета Петровна появилась из дворца в окружении двух фрейлин, племянника, врача Лестока[21] и французского посла маркиза Шетарди. Сзади шел на голову выше всех Разумовский — ночной император.

Елизавета помахала ласково рукой гвардейцам, подошла к возку. Запяточный распахнул перед ней дверцу.

— Ну что? — Она взглянула, улыбаясь, на кучера. — С ветерком?

— С ветерком, матушка-государыня, — отвечал тот с готовностью.

— Смотри ж, чтоб в ушах свистело.