— Так. Понятно, — говорил король, не отрываясь от трубы. — Они готовят нам прекрасную встречу, господа. Если, конечно, мы пойдем через ручей. Даже, обратите внимание, мосты не ломают, предлагая нам идти по ним под их пушки. Ай, молодец Фермор, хорошо придумал. Но ведь и мы не дураки. А? Верно?
Король опустил зрительную трубу.
— Как вы знаете, господа, я никогда не делаю того, чего ждет от меня противник. Верно, Зейдлиц?
— Верно, ваше величество.
— Ну и как вы посоветуете мне ударить?
— Полагаю с флангов, ваше величество.
— Почти угадали, Зейдлиц. Благодарю вас. Фермор ждет нас от Куцдорфа и от Дармитцеля, оттого и мосты там не тронул. Завтра с утра пусть Ведель постарается убедить их окончательно в этом. Устройте демонстрацию, что именно по этим мостам мы и собираемся переходить, посылайте проверять прочность этих мостов, суетитесь, двигайтесь, ну, не мне вас учить, Вейдель, как надо морочить противнику голову. А вы, Финк, еще до рассвета должны передвинуть пушки к керстенбергскому мосту и под прикрытием кирасир Зейдлица перетащить их через Митцель. Потом, минуя Бодлов, пройти через Вилькельсдорф и оказаться за Цорнсдорфом. И вот на тех высотах поставить пушки и не жалеть зарядов. Чтоб из ихнего каре получилась хорошая каша.
— Но протащить более сотни пушек незаметно будет трудно, ваше величество, — сказал Финк.
— Ну до Боцлова вы будете закрыты лесом, а далее идут всхолмления и овраги. Пользуйтесь ими. Да и если заметят, то не ранее как в конце вашего пути. И потом, пока они повернут фронт назад, вы уже успеете установить орудия на прямую наводку. Я удивляюсь легкомыслию русских, как это они умудрились за спиной у себя оставить эти цорндорфские высоты, словно приглашая на них наши пушки. Ну что ж, — Фридрих улыбнулся, — я устрою им Помпею. Они ее заслужили. Теперь задача вам, Зейдлиц. После того как Финк хорошо промолотит их построение, вы с вашими кирасирами врубаетесь в их правый фланг и приканчиваете уцелевших.
— Вы имеете в виду левый, ваше величество? Они же повернутся кругом.
— Нет, нет, именно правый, потому что на левом они будут ждать, врубайтесь, как обычно, косым углом, чтобы вспороть брюхо их каре. А вы, Карл, — король обернулся к принцу Брауншвейгскому, — довершите дело с вашей пехотой. На первом этапе сражения никаких пленных, некому с ними возиться. После того как разобьем русскую армию, уцелевших и здоровых можно в плен. Раненых приканчивать. После левого фланга у Зейдлиц, быстро отходите и со стороны Цорндорфа врубайтесь в правый. Впрочем, возможно, этого уже не потребуется. Да, Вейдель, демонстрацию наших приготовлений начинайте сегодня же, это отвлечет внимание русских от Финка. Пошлите на эти мосты усиленную охрану с ротмистрами, убедив и их, что завтра мы пойдем через эти мосты. Надеюсь, вы понимаете — для чего?
— Да, ваше величество.
— Если кого-то из них захватят казаки и утащат к себе, чтоб пленный был твердо убежден, что именно тут мы и пойдем. Я даже буду рад, если русские утащат у вас такого «языка». Резерв у генерала Дона. Об отступлении думать запрещаю, только победа. Нападаем мы, значит, инициатива у нас. Все, господа! Остальное по ходу сражения с моими адъютантами. Драку начинает Финк.
Король повернул коня и поехал к своему шатру, едва видневшемуся из-за кустов. Там уже его повар колдовал у костра.
— Чем угостишь нас, Зигфрид? — спросил Фридрих, слезая с коня и передавая повод денщику.
— Свежатинкой, ваше величество. Кирасиры расстарались — добыли олениху.
— Ну что ж, дичину я люблю. Входите, Дон, разделим трапезу.
Помимо генерала Дона, за походным столом короля сидел его секретарь де Катт. На столе кроме жареной дичины была корзина с виноградом. Фридрих щедро угощал:
— Ешьте, господа, может, больше не доведется полакомиться.
— Что вы, ваше величество, — возразил было Дон.
— О, генерал, эта дама может явиться к нам в любой момент, а уж во время сражения тем более. Для ядра и пули все равны, что кучер, что король.
Когда Дон, закусив, удалился, Фридрих достал из внутреннего кармана конверт и протянул его секретарю:
— Держи, Анри.
— Опять завещание, — спросил де Катт.
— Да. Все мы смертны и поэтому о наследстве и наследниках должны не забывать, тем более короли.
Сказав буквально несколько слов о завещании, король впал в лирическое настроение. Он знал, что де Катт был прекрасным слушателем и ценителем поэзии.
— Вот послушайте, Анри, прекрасные стихи Расина о бое быков:
Ах, что за яростная сила
Быков столкнула меж собой,
Привольный возмутив покой
В краю, где тишина царила…
Это не о завтрашнем ли нашем дне, Анри? Жила-жила себе деревушка Цорндорф, явились мы — русские и пруссаки — и завтра:
Уже в ревнивцах гнев кипит
И под ударами копыт
Земля дрожит и стонет,
Уже чудовищный их рев
Деревья долу клонит,
Подобный рокоту громов…
Правда, отличные стихи, Анри?
— Стихи хорошие, но это про быков все же.
— Пожалуйста, у Расина можно найти и про меня, скажем, почти про нас. Вот в его трагедии, например, «Александр Великий» есть такие прекрасные строки:
Над славою моей вотще твой гнев глумится:
К победе я привык в открытую стремиться.
Никто не уличил меня доселе в том,
Что, силою не взяв, я шел кривым путем.
Я от неравного не уклонялся боя,
Не прятался в тени, но рисковал собою.
Враг в малодушии не упрекал меня,
И блеск моих побед сиял средь бела дня…
Какие прекрасные строки, Анри. А?
— Да, ваше величество. И я, честно, всегда поражался вашей памяти на стихи.
— Господи, да я Расина, особенно героического, почти всего наизусть знаю. Хотите, еще прочту?
— Хочу, — слукавил де Катт, хотя очень хотел спать.
И король, воодушевленный слушателем, начинал читать, иногда даже прикрывая глаза от удовольствия… И читал до полуночи, пока не услышал храп секретаря. Крякнул с неудовольствием:
— Ах мерзавец… Дрыхнет.
И стал укладываться на свою кровать.
Видно, в эту ночь Фермору не суждено было заснуть, голова пухла от сотни неотложных дел, которые срочно надо было решать. Где-то после полуночи едва задремал, как появился Захар Чернышев с казаком, который тащил связанного пруссака.
— Вот, Вилим Вилимович, мои казачки у моста языка сцапали.
— Отлично, — устало произнес Фермор, хотя ему ох как хотелось послать к черту и казака, и его «языка». — Что вы делали у моста, сударь? — спросил «языка».
— Нам велено было укреплять стойки, чтоб утром можно было провезти артиллерию.
— Вот оно что… — Фермор взглянул на Чернышева уже без тени сонливости. — Слыхал, Захар Григорьевич?
— Надо было сжечь их или взорвать, Вилим Вилимович.
— Что теперь говорить. Задним умом мы все крепки. Думалось, стрелять будем во время перехода пруссов. Да и Митцель этот не великое препятствие для пехоты, тем более для конницы. Вот для пушек… Как же мы опростоволосились?
— Велите Толстому утром разбомбить мост из «Шуваловой», — посоветовал Чернышев.
— Придется, придется. — Фермор зевнул и, взглянув на чернобородого казака, поблагодарил: — Спасибо, братец, за «язычка», очень ценный оказался. Чей будешь-то?
— Полковника Денисова ординарец, ваше превосходительство, Емельян Пугачев.
— Молодец, Емельян. Хвалю.
— Рад стараться, ваше-ство.
