— Стало быть, ваше величество, мне, как военному министру, надлежит принять оборонительный вариант как высочайшее повеление и все действия наших войск соподчинять этому предначертанию?

— Будем придерживаться этого плана, Михаил Богданович, — сказал Александр. — А ежели произойдет что-нибудь чрезвычайное, что заставит нас изменить намерения наши, то чего проще? Я при армии, и вы — при мне.

Следующие дни, совпавшие с празднованием Пасхи, стали непрерывной чередой балов и парадов. С приездом царя в Вильно город на время стал главным административно-правительственным центром России.

Рядом с Александром постоянно находились: канцлер граф Румянцев, статс-секретари Нессельроде и Шишков, князь Кочубей, барон Штейн — бывший глава прусского правительства, перешедший на русскую службу для борьбы с Наполеоном, начальник Военного департамента граф Аракчеев, принцы Георг Ольденбургский и Александр Вюртембергский и целая плеяда военных — Волконский и Пфуль, Клаузевиц, Армфельдт, а также генералы и офицеры свиты, флигель- и генерал-адъютанты, не занимавшие официальных штабных должностей и потому имевшие массу свободного времени и неограниченные возможности для критики всего происходящего вне их блестящего придворного круга. Почти все они были прирожденными царедворцами и, следовательно, изощренными интриганами, и из-за их присутствия атмосфера в штабе Барклая сразу же резко изменилась к худшему.

На второй день после приезда царя в Вильно на службу был возвращен недоброжелатель Михаила Богдановича Беннигсен, живший в окрестностях Вильно, в своем имении Запрете, и тут же был определен Александром в штаб Барклая военным советником с неопределенными полномочиями.

Царь, конечно, знал о давней неприязни между двумя полными генералами, но соображения, которыми он руководствовался, определяя их служить бок о бок, были важнее их отношений.

Старый интриган, оказавшись в штабе 1-й Западной армии, тут же отыскал генералов, недовольных Барклаем. Их было не много, но они были.

Главную роль здесь играл итальянский маркиз генерал Паулуччи, которого Барклай назначил начальником штаба вместо старика Лаврова. О Паулуччи, служившем чуть ли не во всех армиях Европы и умудрившемся иметь почти все ордена этих армий, говорили, что количество крестов на его мундире равно числу содеянных им подлостей.

Лев Николаевич Толстой, через полвека после этого времени создавший «Войну и мир», считал, что из девяти партий, противоборствовавших в огромном, беспокойном, блестящем и гордом мире императорской Главной квартиры, лишь только одна принадлежала к числу приверженцев Барклая, остальные же были против него.

И то эти приверженцы поддерживали его не столько как человека, сколько как военного министра. Они говорили: «Какой он ни есть (всегда так начинали), но он честный, дельный человек, и лучше его нет. Дайте ему настоящую власть, потому что война не может идти успешно без единства начальствования, и он покажет то, что он может сделать, как он показал себя в Финляндии».

Однако же с приездом Александра ни о каком единоначалии речь идти уже не могла, потому что Барклай был военным министром и командующим 1-й Западной армией, но не был главнокомандующим, ибо, по «Учреждению для управления Большой действующей армией», главнокомандующим становился император, как только он приезжал в армию, если не оговаривал специальным приказом, что кто-то кроме него является таковым.

Об этом знали все сановники и генералы, и двусмысленность положения Барклая выразилась в такой формуле: «Барклай — главный распорядитель войск, являющийся первым исполнителем распоряжений императора».

И когда Михаил Богданович, с присущей ему прямотой, попросил Александра все же назначить главнокомандующего, царь ушел от прямого ответа, сказав, что как военный министр Барклай может отдавать любые приказы от его имени, но вопрос о главнокомандующем оставил открытым.

Меж тем тучи сгущались, и о приближении французских корпусов поступало одно извещение за другим из городов, близких к границам империи.

А в самом начале мая в Вильно пришло сообщение, что две недели назад в Париже публично гильотинирован самый важный российский шпион — Мишель.

В Париже не было официального русского военного агента, но его функции, совпадавшие с обязанностями военного атташе, исполнял прикомандированный к русскому посольству в Париже двадцативосьмилетний флигель-адъютант Александра, полковник Чернышев[56].

Красивый, статный, умный и ловкий, с прекрасными манерами и безукоризненным знанием французского языка, обладавший к тому же даром покорять сердца и всегда быть душою общества, Чернышев сумел войти даже в круг любимцев Наполеона.

Это сделало русского полковника завсегдатаем многих аристократических салонов Парижа и открыло доступ к сокровенным тайнам потенциального противника России.

В начале 1811 года Чернышев познакомился с писарем из Главного штаба французской армии Мишелем, имевшим доступ к совершенно секретным документам, которые составлял для Наполеона начальник Главного штаба маршал Бертье.

Два раза в месяц Бертье посылал Наполеону подробный отчет о состоянии армии с указанием численности всех ее частей, изменении их расположения, вакансиях на офицерские и генеральские должности, служебных перемещениях и о многом прочем.

Мишель снимал с отчетов копии и посылал их Чернышеву, получая за это немалую мзду.

Однако в феврале 1812 года тайная полиция напала на след Мишеля, и в квартире Чернышева в его отсутствие полицейские произвели обыск.

Чернышев, вернувшись домой, почуял неладное и уехал в Петербург. Его поездки из Парижа в Петербург и обратно были настолько частыми, что во французской столице Чернышева даже прозвали «ямщиком».

Как только он уехал, уничтожив все бумаги, которые хоть как-то могли скомпрометировать его и Мишеля, полиция произвела еще один обыск и под одним из ковров нашла письмо офицера-предателя, по несчастной случайности завалившееся туда и не уничтоженное Чернышевым. Мишеля тут же арестовали, судили и приговорили к смертной казни.

Суд был публичным, ибо Наполеону было нужно представить Россию агрессором, опутавшим Францию сетями шпионажа.

И когда Александр, приехав в Вильно, сказал Барклаю, что Наполеону более всего хотелось бы предстать перед всей Европой жертвой агрессии, которую готовит Россия, он имел в виду, в частности, и то, что произошло с Мишелем.

Когда царь беседовал со своим военным министром, результаты суда еще не были известны, но в начале мая Мишеля признали виновным и отправили на гильотину.

А через три дня после того, как в Вильно узнали о казни Мишеля, в штаб Барклая вдруг примчались двое казаков и сообщили, что через Неман переправился французский генерал и просит разрешения приехать к государю с письмом от Наполеона.

Барклай тут же доложил о произошедшем Александру, и тот велел немедленно пропустить генерала.

На следующий день, 6 мая, в Вильно приехал адъютант Наполеона, дивизионный генерал граф Луи де Нарбонн — потомок одного из древнейших родов Испании и Южной Франции, о котором русской разведке было известно, что он является одним из самых доверенных лиц Наполеона.

Незадолго до его приезда от одного из агентов Санглена — Виленского еврея-торговца, находившегося в Варшаве, — поступило сообщение, что в Вильно выезжает специальный посланец Наполеона. Правда, кто этот посланец, агент не знал, но и того, что он сообщил, было довольно, чтобы принять необходимые меры предосторожности: генерала Нарбонна, встретив на самой границе, везли такими проселками, возле которых не было никаких войск, артиллерийских парков и магазинов.

Пока Нарбонн ехал с берега Немана в Вильно, Яков Иванович де Санглен подготовил своих офицеров к встрече французского генерала и нескольких его спутников, приставив их к неожиданным визитерам под видом кучеров и слуг.