Трусон был толковым инженером, с которым Михаилу Богдановичу довелось два года прослужить в военном министерстве, и, оставив его у деревни Молево, Барклай знал, что редут будет сделан как следует.

А сам он вместе с Сангленом поехал к Курганной высоте, на которую ополченцы, канониры Кутайсова и солдаты Раевского затаскивали горы фашин и мешков с песком, десятки орудий, множество ящиков с картечью, сотни картузов с порохом и все то, что называлось «огневым нарядом». (Из-за того, что главную роль в защите Курганной высоты сыграл Раевский, в историю Бородинского сражения она вошла как «батарея Раевского».)

Проехав дальше на юг к деревне Семеновской, где кончались боевые порядки его армии и начиналась территория, на которой стояли полки Багратиона, Барклай и Санглен увидели такую же интенсивную работу. Только у Багратиона строили не редуты, а флеши — полевые укрепления, напоминавшие по форме наконечники стрел, острием обращенные к неприятелю. Поглядев на гигантские острия стрел-флешей, Барклай перевел взгляд в том направлении, куда указывали они, и увидел к юго-западу от флешей деревню Шевардино, возле которой десятки тысяч ополченцев и солдат насыпали еще один, большой и уже сейчас почти совсем готовый к бою пятиугольный редут, окружая его палисадом, рвом и насыпая перед ним высокий вал.

Видно было, что саперы торопятся, потому что заметно было и то, как энергично и скоро сосредоточиваются у Шевардина большие массы неприятельских войск. Барклай понял, что здесь-то и начнется сражение, потому что Наполеону было никак нельзя дать русским время усилить свой слабый левый фланг, а Шевардино как раз и стояло на пути к флешам, которые с каждым часом становились все сильнее.

В это время к Барклаю подъехал Трусон и, доложив о том, что им уже сделано, попросил дать дальнейшие указания. Генералы договорились построить еще вдоль фронта линию апрошей и засек и поставить туда артиллерию и пехоту.

Не успели они окончить разговор, как сначала услышали, а потом и увидели, как тут же, в середине дня на Шевардино двинулись три пехотные дивизии маршала Даву и польская кавалерия Юзефа Понятовского.

35 тысяч французов и поляков ринулись на Шевардинский редут.

Этой громаде войск противостоял одиннадцатитысячный отряд генерал-лейтенанта Андрея Горчакова — старого друга Михаила Богдановича, вернувшегося в армию с прежним чином и возвращенными орденами, как только началась война. Тут же было предано забвению дело его в Галиции, когда вступил он в переписку с австрийским фельдмаршалом Шварценбергом, предлагая помощь свою в борьбе с Наполеоном, а если кто и помнил о том, то отдавал должное прозорливости и подлинному патриотизму князя Андрея Ивановича, причем последние присовокупляли к галицийской его эпопее и то, каким героем был двадцатитрехлетний генерал Горчаков и в Италии, и в Швейцарии, где довелось ему под знаменами дяди его Суворова получить боевое крещение в сражениях с прославленными полководцами Франции — Жубером и Моро. Он-то и возглавил оборону Шевардина. Исключительно жестокий бой продолжался до полуночи. Даже Кутузов, побывавший в десятках сражений, в письме к жене назвал сражение за Шевардинский редут «делом адским». Но это «адское дело» сыграло свою роль: генеральное сражение отодвинулось еще на сутки, а за это время русские сумели, как могли, подготовиться к бою. К вечеру 23 августа Шевардино пало, и остатки дивизии Горчакова отошли к деревне Семеновской, слившись со стоявшими там войсками и укрепив их собою.

Уже по началу боя под Шевардином и русские и французы поняли, что генеральное сражение будет невероятно трудным.

В ночь с 24 на 25 августа по приказу Толя 3-й кавалерийский корпус армии Барклая, стоявший в центре позиции, был перемещен к оконечности левого фланга, однако ни Барклай, ни Багратион не были об этом уведомлены, и командир корпуса барон Корф не знал даже, в чьей команде после этой переброски он находится, так как оказался строго на стыке двух армий, и одна часть его войск находилась на территории Барклая, другая — в расположении Багратиона.

Барклай был возмущен произошедшим и немедленно сообщил об этом Кутузову. Главнокомандующий объяснил ему, что Толь действовал лично по его приказу, что для абсолютного сохранения тайны приказ этот ни до кого более доведен не был. К тому же делалось это в спешке и ночью, однако он признает, что по этике воинской им была допущена ошибка, которая впредь не повторится.

Весь следующий день обе стороны готовились к решительному сражению.

Барклай, наблюдая за противником, видел, как Наполеон перебрасывает большую часть своих сил против позиций 2-й армии Багратиона и окапывается против центра его 1-й. Стало совершенно ясно, что главный удар будет нанесен по левому флангу русских.

Поздно вечером Барклай предложил Кутузову ночью скрытно произвести передислокацию войск. Он посоветовал отодвинуть армию Багратиона на место 3-го кавалерийского корпуса, с тем чтобы при начале наступления противника 2-я армия могла бы нанести удар по его правому флангу.

Кутузов, по обыкновению ласково улыбаясь, согласился, но — по тому же обыкновению — никаких приказов от него не последовало и диспозиция осталась прежней.

Эта диспозиция, подписанная Кутузовым 24 августа и тогда же доведенная до сведения высших военачальников, предоставляла командующим армиями широкую самостоятельность.

«Не в состоянии будучи находиться во время действий на всех пунктах, — писал Кутузов в диспозиции, — полагаюсь на известную опытность г.г. главнокомандующих армиями и потому предоставляю им делать соображения действий на поражение неприятеля…

При счастливом отпоре неприятельских сил дам собственные повеленья на преследование его… На случай неудачного дела… несколько дорог открыто, которые сообщены будут г.г. главнокомандующим и по которым армии должны будут отступать. Сей последний пункт, — добавлял Кутузов, — остается единственно для сведения г.г. главнокомандующих».

Подписав диспозицию, Кутузов объехал войска, всюду напоминая, что позади Москва, что надо крепко стоять в бою за родную землю, что не было еще противника, который устоял бы против русского штыка.

Накануне Бородинского сражения начальник секретной канцелярии Барклая Закревский, сам Барклай и молодой артиллерийский генерал Кутайсов — начальник артиллерии 1-й армии — провели ночь в крестьянской избе.

Барклай был очень грустен, всю ночь писал и задремал только перед рассветом, запечатав написанное в конверт и спрятав его в карман сюртука.

Кутайсов, перед тем как уснуть, напротив, шутил, болтал и веселился. Через четыре дня ему должно было исполниться двадцать восемь лет. Его последним письмом, его завещанием, был приказ по артиллерии 1-й армии: «Подтвердите во всех ротах, чтобы они с позиции не снимались, пока неприятель не сядет верхом на пушки. Сказать командирам и всем господам офицерам, что только отважно держась на самом близком картечном выстреле, можно достигнуть того, чтобы неприятелю не уступить ни шагу нашей позиции. Артиллерия должна жертвовать собой. Пусть возьмут вас с орудиями, но последний картечный выстрел выпустите в упор».

Он сам исполнил свой долг до конца, не уступив неприятелю ни шагу позиции, пожертвовав собой и выпустив последний картечный выстрел в упор…

Барклай же писал этой ночью прощальные письма и завещание. Все видевшие его в начавшемся несколько часов спустя Бородинском бою утверждали, что он хотел умереть.

Во всяком случае, его поведение во время сражения — с самого начала и до конца — неоспоримо свидетельствовало, что Барклай искал смерти, но насколько упорно искал он ее, столь же искусно и ловко уходила она от него…

Диспозиция Кутузова предоставляла большую самостоятельность всем генералам. Им давалось право предпринимать любые целесообразные действия «на поражение неприятеля».

Накануне решительного сражения перед полками французской армии читали воззвание Наполеона:

«Воины! Вот сражение, которого вы столь желали. Победа зависит от вас. Она необходима для нас; она доставит нам все нужное, удобные квартиры и скорое возвращение в отечество. Действуйте так, как вы действовали при Аустерлице, Фридланде, Витебске, Смоленске.