Беем был хорош новый кронпринц, да вот только удивлял и царедворцев и слуг тем, что был весьма неприхотлив, застенчив и прост в обращении. Особенно же дивно было то, что Карл Юхан почти обходился без слуг. Если печники, кучера и брадобрей были возле него, то, например, постельничих или камердинеров он и близко не подпускал к своей особе. Не пользовался он и услугами банщиков.

Сначала объясняли это тем, что отец Карла Юхана был скромным провинциальным адвокатом, а сам он начинал службу волонтером в морской пехоте — тут уж не до политеса и пиетета!

«Да, — говорили другие, — все это так, но когда это было? После того, став генералом революции, был Жан-Батист Бернадот и посланником в Вене, и военным министром, и наместником Ганновера, и маршалом Франции, а сорока трех лет, в 1805 году, и князем Понтекорво, а ведь, изменяя свой общественный статус, должен был изменить он и свои привычки».

Однако ж не переменил.

И только через два года узнали его тайну — якобинец и санкюлот Бернадот совсем молодым человеком, как и многие его товарищи, вытатуировал у себя на груди символ мятежа — фригийский колпак, окруженный надписью: «Смерть королям и тиранам!»

Можно ли было дозволить кому-либо из его подданных увидеть на груди у обожаемого ими монарха такую кощунственную надпись?

На первых порах Бернадот избегал осложнений в отношениях с Наполеоном, но после того как в начале 1812 года французы заняли шведскую Померанию, Бернадот заключил мир с Англией и, решив более не ставить на повестку дня вопрос о возвращении Финляндии, стал искать сближения с Россией.

Александр пошел ему навстречу и 10 августа уехал в Або, куда был приглашен им Карл Юхан.

Дипломатические вопросы были улажены быстро, ибо были хорошо проработаны Министерством иностранных дел еще весной 1812 года.

Во время переговоров Александр скрепил своей подписью союзный договор России со Швецией, подписанный полномочным представителем России 24 марта 1812 года.

Бернадот обратился к Александру с просьбой вернуть Швеции Аландские острова, однако царь весьма вежливо, но твердо отказал ему в этом. Зато он согласился содействовать Бернадоту в присоединении к Швеции Норвегии, а тот, в свою очередь, обязался признать присоединение восточной части Польши, если таковое произойдет в ходе войны против Наполеона.

Но в Або встретились не только монархи, но и военачальники — и вопросы стратегии и тактики войны никак не могли остаться в стороне.

— Ваше величество, — сказал Бернадот в разговоре с царем, — я знаю сильные стороны Великой армии, но я знаю и все ее слабости. Для того чтобы выйти победителем из войны с нею, надо избегать решительных сражений, разрушать ее фланги, заставлять Наполеона дробить силы, отвлекая противника на много направлений, изнурять маршами и производить неожиданные контрмарши и партизанские нападения — последние наиболее страшны для французского солдата, о чем свидетельствует Испания. Пусть казаки и партизаны будут везде! — вдруг с откровенной ненавистью к французам воскликнул бывший маршал Франции, и Александру, как и Наполеону за два года перед тем, вдруг пришло в голову, что перед ним внезапно появилась змея…

11 августа Кутузов выехал из Петербурга к армии. Толпы народа стояли на пути его следования, провожая полководца цветами и сердечными пожеланиями успеха.

На первой станции — в Ижоре — Кутузов встретил курьера из армии и распечатал письмо. В нем сообщалось о взятии французами Смоленска.

— Ключ от Москвы взят! — воскликнул Кутузов и с тяжелым предчувствием неудач, грозящих армии из-за сдачи Смоленска, велел ехать дальше.

По дороге в армию Кутузов подбирал генералов, удаленных Барклаем, но, по его собственному мнению, вполне пригодных к службе.

В Вышнем Волочке 15 августа он посадил в карету к себе отстраненного за интриги Беннигсена, затем — Платова, отставленного за непонятную робость, совершенно прежде ему несвойственную, — за то, что «сближается с армиею от одного лишь авангарда малого неприятельского», и из-за сильного своего пристрастия к чарке.

… 17 августа в третьем часу дня Кутузов приехал в Царево Займище, куда уже пришли обе армии. Еще не сойдя на землю из возка, а только увидев солдат, Кутузов тут же похвалил их:

— Ну как с этакими молодцами и не побить французов?

И тотчас получил ответ:

— Барклай-де-Толли не нужен боле! Едет Кутузов бить французов!

И Барклай вспомнил слова Руссо, прочитанные им в доме дядюшки Вермелейна: «Ничто не влечет за собою так неизбежно неблагодарности, как то, за что никакая благодарность не может быть достаточно велика».

И тут же отбросил ненужные сантименты: «При чем здесь судьба! Упорное благоразумие — вот судьба настоящего человека!»

А счастливый его соперник Кутузов застал войска готовящимися к сражению — вовсю шло строительство укреплений, подходили резервы, полки занимали боевые позиции.

Барклай сдал командование внешне спокойно. Однако самолюбие его конечно же было уязвлено.

У Барклая не могла не вызвать чувства ревности и встреча Кутузова с войсками. Он видел, какой необычайный энтузиазм и сколь сильная и искренняя радость охватили солдат и офицеров при известии о приезде Кутузова, какое всеобщее ликование наступило, когда они его увидели.

Восторг дошел до того, что тут же родилась легенда, что будто бы когда Кутузов ехал по позиции, то над его головой появился большой орел и все время летел над ним, пока он ехал вдоль фронта. Легенда тут же выплеснулась за пределы армии, и вскоре уже петербургские газеты стали писать об этом, и сам Державин сочинил по сему поводу торжественную оду:

Сдавая дела, Барклай представил Кутузову и строевой рапорт. По списочному составу в обеих армиях числилось 100 453 человека при 605 орудиях.

Барклай не ограничился перечнем того, сколько людей и лошадей находится в его армии, сколько пушек и ружей, пистолетов и сабель, пороха и бомб имеют они на вооружении, каков сопровождающий их обоз и чем заполнены их магазины.

Он сказал Кутузову, что сдает ему боеспособную стотысячную армию, прекрасно вооруженную, отлично экипированную и рвущуюся в бой.

— Ваша светлость! — сказал Барклай. — Наше отступление происходило по воле монарха для того, чтобы вывести войска от ударов превосходящих сил противника, чтобы, выиграв время и получив идущие на помощь нам резервы, встречать неприятеля на выгодных рубежах, сдерживая его и нанося ему существеннейшие удары. Благодаря сей ретираде, во время которой мы не потеряли ни одной пушки и ни одной обозной фуры, мы сумели уменьшить армию неприятеля по крайней мере вдвое, что же касается кавалерии, то в оном роде войск потери еще более велики. По предположениям моим и моего штаба, теперь против нас стоит не более 160 тысяч человек при 550 орудиях. Все сие, ваша светлость, позволяет мне рассчитывать на успех задуманного мною предприятия.

Кутузов слушал вроде бы внимательно, но видно было, о чем-то думал и часто смотрел в глаза то одному из стоявших вокруг Барклая генералов, то другому.

Дослушав рапорт, он ласково и широко улыбнулся, пожал Барклаю руку, поблагодарив вежливым полупоклоном, и сразу же попросил всех господ генералов, не расходясь, остаться на Военный совет.

Пользуясь правом главнокомандующего, по которому старший в Совете выступает последним, Кутузов, так же как и при докладе Барклая, внимательно слушал, молчал, лишь изредка задавая короткие вопросы, дав выступить всем.

Ликующие, взбодрившиеся военачальники, восклицая: «Наконец-то, Господи!», «Ну держись, супостат!», тесной толпой почти уже вышли из горницы Совета, как тихо сидевший Кутузов окликнул их:

— Господа генералы! Приказываю вам все услышанное и сказанное здесь хранить в тайне до поры до времени во избежание ненужных кривотолков, пока не отдам о сражении официального приказа по армии и пока все вы не увидите утвержденный мною «кор де баталь»[60]. Теперь же — все свободны, окромя полковника Толя.