Да и разве можно сейчас, по прошествии стольких лет, изгнать из его сердца ту застарелую горечь, которая поселилась в нем после той скоропалительной свадьбы? Она сквозила в каждом его вздохе и жесте.

Дара умоляла мать не возвращаться в родительский дом:

— Он был так недоволен, когда ты сказала ему, что ждешь ребенка. Не стоит к нему переезжать только потому, что он одряхлел и не может сам о себе позаботиться.

Дот улыбнулась. Отец был бодрым старичком, сложно было даже представить себе более самостоятельного и самодостаточного человека. Они не будут мешать друг другу. Дот переедет вниз, на первый этаж Там она сможет даже давать уроки игры на фортепиано: ученики не потревожат отца, он их не услышит, и входить они будут через отдельный вход.

— Ты слишком много о нем думаешь, — ворчала Дара. — Помяни мое слово, из этого не выйдет ничего хорошего.

Но все шло отлично. Они прожили бок о бок много лет. Дедушка вел активный образ жизни: все время заседания каких-то комитетов, встречи с друзьями и маленькие выходы в свет.

Время шло незаметно. Дара появлялась и исчезала из их жизни. Смеялась, приводила с собой друзей, много друзей. Но мужчины, единственного друга, который пришел бы и остался рядом с ней, все не было. Замуж она не собиралась. А Дот так мечтала о внуках. Ей хотелось, чтобы ее симпатичная темноволосая дочь встретила любимого человека и создала семью. Ведь годы летят, а Дара не молодеет. Впрочем, напоминала себе беспокойная мать, дочка сама знает, сколько ей лет, и вряд ли ее порадует, если кто-то станет указывать ей на это.

Поэтому Дот старалась быть всегда веселой. Она интересовалась новыми друзьями дочери, ее новыми планами, начинаниями, хобби и успехами в работе. Дара, молодая женщина с маленькими темными глазами, радость и свет в окошке для матери, по-видимому, была акулой финансового рынка. Она выносила суждения о том, что происходит на биржах Токио и Нью-Йорка, с той же легкостью, с какой ее родители рассуждали раньше о музыкальных экзаменах своих учеников, а дед — о делах приходского комитета.

Как же они с Мартином трудились, чтобы у их единственной дочери было все самое лучшее, со вздохом вспоминала Дот. И она, и муж специально ездили за много километров в школу, где хорошо платили, — добирались долго, на двух автобусах, в дождь и снег. Они брались учить бездарных детей в угоду их амбициозным родителям, вбивали в них гаммы и пьесы — безрадостное занятие, длившееся часами. В семье никогда не было машины, даже когда они уже могли себе это позволить. Нет, пусть лучше у них будут сбережения на всякий случай. Вдруг Дара захочет получить степень магистра в Америке, тогда эти деньги могут понадобиться.

Родители Дары никогда не жалели о том, что жили именно так. Мартин и Дот не могли нарадоваться на свою дочь. Они простили деду то, что он продолжал покачивать головой: дескать, его жизнь и жизнь Дот пошла наперекосяк. Он продолжал думать, что семейные ценности поруганы и они все покрыли себя несмываемым позором. Таким уж он был, таким было его поколение, говорили они друг другу. Этот человек помнил времена Пасхального восстания[30], еще до того, как Ирландия получила независимость. Стоило ли ждать, что он поймет современных людей?

В Рождество Дот всегда радовалась, что между ними не было холодка: они по-прежнему близки и привязаны друг к другу. С этими мыслями она взялась украшать старый дом, как делала это всегда, сколько себя помнила.

Дот надевала высокие сапоги и шла по мокрой дорожке вдоль ограды сада, срывая длинные плети плюща. Каждый раз она хитро завязывала широкую красную ленту и развешивала везде крупные банты. Когда был жив Мартин, они привозили сюда много рождественских открыток, чтобы дом выглядел более празднично. Дот вспоминала праздники, когда Мартин разрезал индейку, перед ее мысленным взором прошли чередой двадцать таких рождественских дней и еще вереница других — тех, что были до замужества или после смерти Мартина. Все они сложились в единую картину — все те же красные ленты, тот же плющ. Менялось только лицо Дары, она росла, взрослела, теперь уже даже была зрелой. В прошлом году она казалась какой-то задерганной и усталой, но убеждала мать, что здорова и счастлива. Дот понимала, что не следует совать нос в дела дочери. Она не осмеливалась давать ей советы. Да и что может посоветовать женщина средних лет, учительница игры на фортепиано, яркой и уверенной в себе восходящей звезде финансового рынка?

Отец Дот для довершения картины притащил в гостиную вялую, давно всеми забытую пальму в горшке. Вид у нее был далеко не свежий, но ему она нравилась.

— Я подумал, может, это сгодится. — У него появились какие-то новые интонации в голосе. И в то же время он был верен себе — никаких сомнений в собственной правоте. Его убеждения непоколебимы, включая и то, что растения нужно ставить в темное место.

— Да, здорово, я сейчас украшу ее лентой, — сказала Дот.

Она осторожно опрыскала ее листья декоративным блеском. «А что, выглядит роскошно!» — подумала она с радостью. Может быть, именно так им с Мартином следовало распорядиться своей жизнью: открыть цветочный магазин, а еще изготавливать искрящиеся рождественские безделушки, вместо того чтобы учить детей, лишенных слуха, играть на пианино. Она улыбнулась этой мысли. Дот не слышала, как тихонько открылась дверь.

В дом вошла Дара, вернувшаяся из какого-то прекрасного далека. Из другой страны? А может, с другого континента?

Мать и дочь сидели у камина и беседовали, как старые добрые друзья. Дара рассказала о том, как ужасно спешила на самолет, а потом о пробках, толпах, магазинах. При упоминании магазинов она вскочила и вскрыла какой-то сверток В нем был красивый красный шелковый жакет для матери.

— Неужели… — Дот стояла ошеломленная. Это была дизайнерская вещь. Наверняка известный модельер создал ее для женщины помоложе, не для такой, как Дот.

Но глаза дочери горели.

— Когда я его увидела, — начала она, — он напомнил мне алые ленты и чудесные рождественские праздники здесь, дома.

Дот смахнула слезы умиления и примерила жакет. Нет, она вовсе не выглядит как женщина средних лет. Он прекрасно сидит! Дот с восхищением уставилась на свое отражение.

В зеркале она увидела лицо Дары. В нем было что-то необычное. А может, все дело в том, что это отражение? Мать обернулась: точно, что-то не так Дара явно собиралась ей что-то сообщить.

— У меня есть рождественская новость, — сказала она.

Сердце Дот замерло.

— Что такое?

— То же самое, что ты когда-то сообщила деду много лет назад, — ответила Дара.

На дворе уже другая эра. Эта девушка держится гордо и уверенно. Она счастлива, потому что ее рождественские новости будут встречены с восторгом. У нее нет сомнений, что ребенок окажется желанным для всех.

Дот обняла дочь, она погладила ее темные волосы и заплакала от радости.

— Но расскажи же мне о нем! Когда мы с ним познакомимся? Когда вы поженитесь?

Дара отстранилась.

— Ах, мама, я не собираюсь замуж и вообще…

— Нет-нет, ничего, — поспешила успокоить ее Дот. Ей так не хотелось испортить момент, спугнуть рождественское чудо.

— О браке никогда не было речи. Я имею в виду, что я не планировала выходить замуж, — продолжала Дара.

— Понятно, — отозвалась Дот, хотя на самом деле было непонятно.

Они сидели у огня. Дот держала дочь за руку. Как здорово, что в следующем году с ними будет еще один человечек. Малыш, с интересом разглядывающий все вокруг и улыбающийся лампочкам и лентам.

Нет, Дот не будет сейчас спрашивать про мужчину, который, с одной стороны, является отцом этого ребенка, а с другой — не был и никогда, вероятно, не будет включен в планы, связанные с его появлением. Но когда-нибудь она все-таки спросит, почему же дочь не желает думать о браке. А сейчас нужно найти правильные слова и верную интонацию, чтобы сообщить новость отцу. Надо помочь ему понять то, чего она сама не понимает.