— На этот раз я хотел…

— До конца?

— Конечно. Я полюбил ее и горю желанием. А она — пылкая лишь тогда, когда дело идет не о любви. Боюсь, что Гесиона так и не оттает, пока я не испорчу всего. Помоги чем-нибудь. Нет ли каких трав, амулетов? Вы, искусные жрицы Афродиты, должны знать такие вещи.

— У меня с собой только эктомон (вырезок), порошок черной чемерицы.

— Говорят, не помогает чемерица, — разочарованно сказал Неарх.

— Не помогает тем, кто болен, а для здоровых — это отличное средство. Гесиона здорова, как сама Артемис.

— Так дай скорее! Как действует вырезок?

— Это женское дело. Не для мужчин. Положись на меня. Хоть и странно мне быть союзником мужчины, но уверена, что ты не обидишь мою Гесиону.

— Надо ли говорить?

— Не надо! — И Таис скользнула под навес в каюту, откуда не выходила до ночи.

Прошло еще два дня. Судно подходило к Эшмуну во мраке безлунной ночи. Таис лежала в каюте без сна, обдумывая, как принять участие в походе Александра. По словам Неарха, он хотел идти к пределам мира на Востоке. Неожиданно в каюту ворвалась Гесиона, с размаху бросилась на ковер перед ложем и протянула руки к Таис по шелку покрывала, пряча лицо.

Таис сильно потянула Гесиону к себе, несколько раз поцеловала ее пылающие щеки и, слегка оттолкнув от себя, безмолвно взглянула в ее каштанового цвета глаза.

— Да, да! Да! — страстно зашептала фиванка. — И он надел мне этот браслет и это кольцо. Он сам купил в Навкратисе… это не Эгесихоры…

— И ты пойдешь к нему опять?

— Пойду. И сейчас!

— Подожди немного. Я научу тебя, как быть прекрасной в наготе. Хоть ты и так неплоха… сними эпоксиду.

Таис достала набор красок для тела и душистые эссенции.

— Для каждого места есть свой аромат и краска, — сказала афинянка, прочерчивая все естественные складочки на руках, коленях, животе, бедрах, на спине едва заметными штрихами тончайшей кисти, смоченной в алой краске.

— Тебе алая, а мне нужна пурпурная! — продолжала она, подкрасив соски ярким и густым соком какого-то растения и поставив этим же цветом две точки во внутренних углах глаз. Припудрив красной пудрой Гесиону ниже спины и под коленями, Таис взялась за духи, надушив лишь чуть-чуть лицо и груди надром с примесью жасмина, локти, ладони и плечи — розовым маслом с миррой.

— Душиться надо лишь слегка, чтобы не подумал твой возлюбленный, будто ты хочешь скрыть собственный запах, — поучала афинянка, достав флакон с самым дорогим ароматом — маслом из цветов лотоса. Другой кисточкой она короткими, точными мазками надушила фиванку позади ушей, едва коснулась губ, горла, живота и внутренних сторон бедер.

Таис критически осмотрела подругу и спросила лукаво:

— Так ли уж плоха мужская любовь?

— О нет! — горячо воскликнула фиванка, покраснела и добавила: — Только…

— Утомительна? — засмеялась Таис. — Чтобы любить сильного мужчину, нужны стальные мышцы Ипподамии и выносливость Артемис. Если он любит как надо!

— А как надо ему?

— Как поэту. Если ты нисходишь к нему богиней, готовой отдаться священному обряду, без опаски и без нетерпения.

— А мне?

— Служить ему, как перед Афродитой на морском берегу, без края и предела. Если у тебя так…

— Да, да! Я знаю, он начальник флота у великого Александра, а я… но все равно я счастлива, а там что пошлет судьба. Кто может спорить с ней?

— Сами боги не могут и не смеют, — согласилась Таис, — только мы, смертные, чтобы не погибнуть, должны быть сильны душевно.

— Что дает силу?

— Долгая подготовка, крепкая закаленность, строгое воспитание.

— И для гетер тоже?

— Для нас — в особенности. Немало девушек, одаренных Афродитой превыше многих, возвысились, принимая поклонение, как царицы, а кончали жалкими рабынями мужчин и вина, сломленными цветами. Любая гетера, ставшая знаменитой, погибнет, если не будет заранее душевно закалена — в том и смысл учения в храме Афродиты Коринфской.

— Я не понимаю…

— Скоро поймешь. И когда постигнешь, что нельзя стать знаменитой только любовью, не будет ли поздно браться за танцы, веселые рассказы?

— Как бы я хотела стать такой танцовщицей, как ты!

— Что ж, увидим. Я знаю в Мемфисе одну финикиянку, она научит тебя тайнам.

— О, мне не нужно тайн. Я люблю Неарха, и, кроме него, никогда любить никого не буду.

Таис пристально посмотрела на фиванку:

— Бывает и так, только редко…

Птолемей увидел Таис верхом на темно-пепельной лошади, когда возвращался вместе с Александром, Гефестионом, Черным Клейтосом и Леонтиском — начальником тессалийской конницы — с прогулки к пирамидам. Александр ехал на Букефале, проезжая любимого коня в ранний час дня. Обычно он ездил на нем только в бою, избегая перегревать вороного в дальних поездках под палящим солнцем Азии. Букефал поднял умную широколобую голову с пятном-отметиной и продолжительно заржал, приветствуя кобылу. Салмаах кокетливо затанцевала, сдерживаемая крепкой рукой Таис.

Три возгласа удивления и неожиданности прозвучали почти одновременно. Три друга безошибочно узнали «четвертую Хариту». Тессалиец замер, рассматривая небольшую, одетую без роскоши женщину, перед которой остановились три могущественных человека — и в их числе сам божественный полководец.

— Она, моя мечта, — афинянка! — вскричал Птолемей, спрыгнув с коня и хватая под уздцы Салмаах.

— Эта уверенность! — насмешливо заметил Гефестион. — Твоя без тебя?

— Я сказал — мечта! — упрямо повторил Птолемей, испытующе глядя на Таис. Она положила обе руки на холку лошади, подняв высоко голову, и смотрела только на Александра, словно завороженная его взглядом. Чуть сведя брови, Таис закинула ногу и соскользнула с левого бока лошади на землю. Она казалась совсем небольшой перед тремя гигантами на огромных конях. Александр, Гефестион и Клейтос были выше четырех локтей на целую палесту (ладонь), а рост Таис — три локтя три палесты. Тем не менее гетера не теряла достоинства и чуть дерзкой независимости, удивившей Птолемея еще в Афинах. Теперь он во все глаза смотрел на нее. В расцвете женской силы, утратившая нечто мальчишеское, гетера вышла из чувственного огня ее прежней жизни новой, далекой и еще более желанной. Лошадь Таис отступила в сторону, и Птолемею пришлось смотреть против солнца. Могучий золотой свет проник сквозь легкое одеяние гетеры и облек все ее тело сияющим огнем, словно сам Гелиос принял в свои объятия прекрасную дочь Эллады и Крита. По взгляду вдаль, видящему нечто неведомое остальным, Таис вдруг напомнила ему Александра. Птолемей нахмурился, озадаченный. Гетера обладала необъяснимой глубиной привлекательности. Изгибы линий ее тела как бы мерцали, скользя. Широко расставленные, сводящие с ума глаза Таис таили в себе то огненную силу Гелиоса, то почти тоскующую мечтательность. Тяжелые черные волосы вились с необузданной силой вокруг медно-загорелого лица, подчеркивая правильность его черт, сквозивших таинственным могуществом, огнем божественного дара Анаитис. Птолемей задрожал и опустил взгляд, чтобы не выдать себя.

Александр, спешившись и бросив поводья Букефала Клейтосу, подошел к Таис. Его широко расставленные глаза показались гетере очень дальнозоркими. Их зрачки не смотрели прямо в глаза Таис, а как бы раздвигали лучи зрения по сторонам ее головы. Александр стал держать голову еще выше, чем при первой встрече, и прищуривал нижние веки с выражением гордым и проницательным.

Таис серьезно сказала — «хайре», поднимая маленькую ладонь к подбородку полководца.

— О чем ты хочешь просить меня? — сказал македонец.

— Ни о чем, царь, — ответила Таис, называя Александра титулом владык Персии. — Ты стал так величественен за прошедшие годы, что мы, простые смертные, невольно делаем жест молитвы.

Александр прислушался к словам Таис — нет, они не отдавали лестью.

— Пусть простит меня мой прародитель Ахиллес, право, ты стала прекраснее Елены Троянской, дочери Тиндара!