— Вот три цвета трехликой богини-музы, — сказал поэт, обвязывая Таис поясом из продольно-полосатой бело-сине-красной ткани. Бородатый отдал афинянке низкий египетский поклон, коснувшись ладонью своего правого колена, и безмолвно вышел. Делосец повел Таис из подземелья через залитый ослепительным светом дворик, в верхний этаж надвратного пилона.

Последовавшие семь дней и ночей заполнили странные упражнения в сосредоточении и расслаблении, усилиях и блаженном отдыхе, чередовавшихся с откровениями мудреца в таких вещах, о каких хорошо образованная гетера никогда не подозревала. Казалось, в ней произошла большая перемена — к лучшему или к худшему, она еще не могла оценить. Во всяком случае из храма Нейт на волю выйдет другая Таис, более спокойная, знающая и по-новому беззаботная — от разоблачения обманов жизни и самообмана людей, а не от беспечного задора юности, как было прежде. Она никогда никому не рассказывала о суровых днях необыкновенных чувств, вспыхнувших подобно пламени, пожиравшему обветшалые одежды детской веры. О страдании от уходящего очарования успехов, казавшихся столь важными, о постепенном утверждении новых надежд и целей она могла бы рассказать лишь дочери, на нее похожей. Жизнь не лежала перед ней более прихотливыми извивами дороги, проходящей бесчисленными поворотами от света к тьме, от рощ к речкам, от холмов до берегов моря. И везде ждет неведомое, новое, манящее…

Жизненный путь теперь представлялся Таис прямым, как полет стрелы, рассекающим равнину жизни, вначале широким и ясным, далее становящимся все более узким, туманящимся и в конце концов исчезающим за горизонтом. Но удивительно одинаковым на всем протяжении, будто открытая галерея, обставленная одинаковыми колоннами, протягивалась туда, вдаль, до конца жизни Таис.

Дейра («Знающая») — как тайно именовалась Персефона — вторглась в душу, где до сей поры безраздельно властвовали Афродита и ее озорной сын. Это необыкновенное для юной, полной здоровья женщины чувство не покидало афинянку все время ее пребывания в храме Нейт и странным образом способствовало остроте восприятия поучений делосского философа. Старик открыл ей учение орфиков, названных так потому, что они считали возможным выход из подземного царства Аида — подобно Орфею, спасшему свою Эвридику. Учение, возникшее в глубине прошлых веков из сочетания мудрости Крита и Индии, сочетало веру в перевоплощение в новых рождениях с отрицанием безысходности кругов жизни и судьбы. Великий принцип «все течет, изменяется и проходит», отраженный в имени великой критской богини Кибелы-Реи, натолкнулся на вопрос — будет ли возвращение к прежнему?

— Да будет всегда! — отвечали мудрецы Сирии и Пифагор, знаменитый ученик орфиков, пеласг с острова Самоса, который увел орфиков в сторону от древней мудрости, продавшись игре чисел и знаков под влиянием мудрецов Ураша.

— Не будет, — говорили философы староорфического толка. Не Колесо, вечно совершающее круг за кругом, а Спираль — вот истинное течение изменяющихся вещей, и в этом спасение от Колеса.

«Боги не создавали Вселенную, она произошла из естественных физических сил мира» — так учили орфики. «Космос — это прежде всего порядок». Из Хаоса, Хроноса (Времени) и Этера (пространство эфира) образовалось яйцо Вселенной. Яйцо стало расширяться, одна его половина образовала небо, другая — землю, а между ними возникла Биос — жизнь.

Удовлетворяя потребности мыслящих людей, орфики не подозревали, конечно, что двадцать шесть веков спустя величайшие умы гигантски возросшего человечества примут подобную же концепцию происхождения Космоса, исключив лишь Землю из главенства во Вселенной.

В Газе, критской колонии на сирийском берегу, основанной за двенадцать веков до Таис, родился миф о Самсоне — ослепленном богатыре, прикованном к мельнице и осужденном вечно вращать ее колесо. Он спасся благодаря колоссальной силе, сломав колонны и обрушив на всех крышу храма. Издревле вращающийся небосвод сравнивался людьми с мельницей. Смысл содеянного героем сводился к тому, что надо разрушить мир и убить всех, чтобы уйти от вечного круговращения.

Орфики решили проблему по-иному. До сей поры можно найти их наставления на золотых медальонах, которые они надевали на шеи своим умершим. Когда душа умершего, томимая жаждой, плелась по подземному царству через поля асфоделей, она должна была помнить, что нельзя пить из реки Леты. Ее вода, темная от затенявших высоких кипарисов, заставляла забывать прошедшую жизнь. Душа становилась беспомощным материалом для цикла нового рождения, разрушения и смерти, и так без конца. Но если напиться из священного ключа Персефоны, скрытого в роще, тогда душа, сохраняя память и знание, покидает безысходное Колесо и становится владыкой мертвых.

Вместе с пришедшим из Азии учением о перевоплощении орфики сохранили древние местные обряды.

— От тебя, — сказал делосский философ, — учение орфиков требует помнить, что духовная будущность человека находится в его руках, а не подчинена всецело богам и судьбе, как верят все, от Египта до Карфагена. На этом пути нельзя делать уступок, отступлений, иначе, подобно глотку воды из Леты, ты выпьешь отраву зла, зависти и жадности, которые бросят тебя в дальние бездны Эреба. Мы, орфики Ионии, учим, что все люди однозначны на пути добра и равноправны в достижении знания. Разность людей от рождения огромна. Преодолеть ее, соединить всех, так же как и различие народов, можно только общим путем. Но надо смотреть, что за путь объединяет народ. Горе, если он не направлен к добру, и еще хуже, если какой-нибудь народ считает себя превыше всех остальных, избранником богов, призванным владычествовать над другими. Такой народ заставит страдать другие и сам обречен на еще худшие страдания, испытывая всеобщую ненависть и тратя все силы на достижение целей, ничтожных перед широтою жизни. Мы, эллины, не так давно стали на этот дикий и злой путь, еще раньше пришли к нему египтяне и жители Сирии, а сейчас на западе зреет еще худшее господство Рима. Оно придет к страшной власти. И власть эта будет хуже всех других, потому что римляне — не эллинского склада, темные, устремленные к целям военных захватов и сытой жизни с кровавыми зрелищами.

— Вернемся к тебе, — оборвал сам себя старый философ, — нельзя быть орфиком нашего толка, если помимо цели забывать о цене, какой досталось все людям. Я не говорю о простых вещах, доступных рукам ремесленника, а думаю о больших постройках, храмах, городах, гаванях, кораблях, обо всем, что требует усилий множества людей. Никакой самый прекрасный храм не должен пленять тебя, если он выстроен на костях и муках тысяч рабов, никакое величие не может быть достойным, если для его достижения были убиты, умерли с голоду, потеряли свободу люди. Не только люди, но и животные, ибо их страдания тоже отягощают чашу весов судьбы. Потому многие орфики не едят мяса…

— Отец, а как приносят жертвы великим богам? — спросила Таис и вся подобралась, увидев огонь гнева в глазах учителя. Он помолчал, затем сказал грубо и отрывисто, совсем непохоже на прежнюю спокойную речь.

— Дикие жертвы диким богам приносят убийцы…

Таис смутилась. Не однажды во время бесед делосца приходило к ней чувство вторжения в запретное, кощунственного отстранения завесы, отделяющей смертных от богов.

— Не будем говорить о том, к чему ты еще не готова!

И делосский философ отпустил Таис.

В последующие дни он учил ее правильному дыханию и развитию особенной гибкости тела, позволяющей принимать позы для сосредоточения и быстрого отдыха. С детства вышколенная физически, гетера, великолепно развитая, воздержанная в пище и питье, оказалась настолько способной ученицей, что старик хлопал себя по колену, воодушевляя афинянку.

— Я могу лишь научить тебя приемам. Дальше, если захочешь и сможешь, ты пойдешь сама, ибо путь мерится не одним годом! — приговаривал он, проверяя, насколько хорошо запоминает Таис.

На шестой день — «цифре жизни» пифагорейцев — старик подробнее рассказывал Таис о праматери всех религий — Великой Богине. Вероучители лгут, стараясь доказать, что изначален бог-мужчина. Тысячелетия тому назад все народы поклонялись Великой Богине, а в семье и роде главенствовали женщины. С переходом главенства к мужчине пути стали расходиться. Древние религии были стерты с лица Геи или целиком предались вражде с женщиной, назвав ее источником зла и всего нечистого.