Вооруженные копьями, они отправлялись и в более далекие путешествия. Таис хотела дать почувствовать подруге все очарование лесов и гор милой сердцу Эллады, схожей с природой Кипра.

Рощи раскидистых сосен с длинными иглами, дубов с круглыми мелкозубчатыми, очень темными листьями и красной корой не были ведомы Эрис, так же как леса высоких можжевельников с сильным ароматом, похожих на кипарисы, или черные, мрачные заросли другой породы можжевеловых деревьев, тоже издававших бодрящий аромат.

Коренастые дубы обычного вида чередовались с огромными каштанами, орехами и липами.

Таис сама впервые увидела леса высоченных кедров, иных, чем на финикийском побережье, стройных, с очень короткой зеленовато-голубой хвоей. Море кедровых лесов простиралось по хребтам, уходя на восток и на юг, в тишине и сумраке бесконечных колоннад. Ниже, на уступах из-под скал, били кристальные источники и росли вязы с густыми округлыми шапками зелени, подпертыми скрученными, угольно-серыми стволами.

Таис любила каменистые плоскогорья, залитые солнцем, поросшие темными кустиками финикийского можжевельника и душистого розмарина, ползучими стеблями тимьяна и серебристыми пучками полыни. Воздух, насыщенный теплым ароматом всех этих растений с душистыми листьями, заставлял дышать полной грудью. Само солнце вливалось в жилы, отражаясь от белых бугров мрамора, выступавшего грядами на небольших высотах.

Эрис ложилась на спину, устремляя в небо синеву мечтательных глаз, и говорила, что теперь не удивляется, почему в Элладе столько художников, красивых женщин и все встреченные ею люди так или иначе оказывались ценителями прекрасного. Природа здесь — сияющий и тревожный мир четких форм, зовущий к мыслям, словам и делам. Вместе с тем эти сухие и каменистые побережья, скудные водой, отнюдь не поощряли легкой жизни, требуя постоянного труда, искусного земледелия и отважного мореплавания. Жизнь не разнеживала людей, но и не отнимала у них все время для пропитания и защиты от стихийных невзгод. Если бы не злоба, война и вечная угроза рабства… Даже в столь прекрасной части ойкумены люди не сумели создать жизни с божественным покоем и мудростью!

Эрис переворачивалась на живот и, устремляя взгляд на далекие леса или голубое сияние моря, думала о неисчислимых рабах, воздвигавших белые храмы, портики, стой и лестницы, набережные и волноломы. Много ли людей, похожих на Таис, Лисиппа, справедливого Птолемея, среди десятков тысяч других рабовладельцев? Становится их больше или число их уменьшается с течением времени? Никто не знает, а получить ответ на этот вопрос означает понять, куда идут Эллада, Египет и другие страны! К лучшему и процветанию или одичанию и гибели?

Совсем другие мысли занимали Таис. Впервые за много лет свободная от обязанностей высокого положения, утратившая интерес к восхищению людей, не нуждавшаяся более в постоянных упражнениях для дальнего похода, афинянка предалась созерцанию, к которому всегда имела склонность. Вокруг нее все было родным. Само тело вбирало в себя запахи, сухое тепло земли, искрящийся свет неба и лазурь, а подчас и суровую синеву моря. Таис хотелось прожить так целые годы, ни от кого не завися, никому не обязанной…

Афинянка ошиблась. Прошло лето, миновала дождливая и ветреная зима, вновь закачались вдоль дорог и троп белые соцветья асфоделей. Тогда живой ум и сильное тело потребовали деятельности, новых впечатлений и, может быть, любви.

Кончалась сто семнадцатая олимпиада, и Таис впервые почувствовала все значение слова «аметоклейтос» в применении к судьбе: неумолимой, неотвратимой и бесповоротной. Ее египетское зеркало стало отражать серебристые нити в густых, черных как ночь волосах. И на гладком, подобно полированному эфесскому изваянию, теле Таис заметила первые морщины там, где их не было раньше и не должно быть! Даже ее несокрушимо юное тело уступило напору все уносящего времени! Афинянка никогда не думала, насколько больно ранит ее это открытие. Она отложила зеркало и укрылась в зарослях лавра, чтобы погоревать в одиночестве и смириться с неизбежным.

Здесь и разыскала ее Эрис, и гнев афинянки сразу утих, едва она распечатала спешное письмо от Птолемея.

Мерзкое злодеяние свершилось точно как предвидела Таис еще в Вавилоне, объясняя Эрис неверную судьбу царских детей.

Кассандр схватил мать Александра Олимпиаду, обвиненную в каком-то заговоре, Роксану и двенадцатилетнего сына солнцеликого полководца, наследника Македонии, Эллады и Азии, Александра Четвертого. Жестокий тиран повелел побить мать великого царя, бывшую верховную жрицу в Пелле, камнями и убить его вдову и сына. Воины не посмели поднять руки на Александрову плоть. Тогда Кассандр, связав вместе сына с матерью, утопил их. Вся Эллада и еще оставшиеся в живых диадохи и воины Александра возмутились отвратительными злодеяниями. Но, как это всегда бывает, Кассандр остался безнаказанным. Никто из имущих власть и военную силу не поднял на него оружия. Злодеяния Кассандра не ограничились убийством кровной родни Александра. Тиран совершил еще множество жестокостей.

Эрис горько сожалела, что не состоит в окружении Кассандра и не живет в Македонии. Она убила бы его без промедления. Ее пророчество о скором конце Кассандра оказалось верным. Но на Таис известие о смерти сына Александра отозвалось душевным упадком, может быть, потому, что совпало с сознанием уходящей молодости. Теперь уже Эрис развлекала ее ловлей кораллов. Водила на тайные женские пляски под луной в честь Гекаты, добывала с ней краски на востоке от Золотой бухты, где в горах выступали зеленые и синие жилки малахита и азурита, удивительно яркие и чистые.

Осенью сама Таис решила, что слишком долго прожила в сельском уединении, и собралась в Патос. Оживленный город, центр торговли медью, кедром и особым волокном для фитилей ламп, не сгораемым ни в каком огне, славился на весь мир храмом Афродиты Анадиомены. Здесь, около Патоса, богиня возникла из морской пены и света звезд, почему и носила прозвище Патии или Киприды (рожденной на Кипре).

Священная дорога от храма вела к части взморья, отделенной стеной от гавани. Девять мраморных колонн, в честь девяти достоинств Афродиты, обрамляли открытый портик набережной из кубических глыб темного плотного камня с Олимпа Трехзубчатого. Две ступени вели на подводную площадку из того же камня. Прозрачные зеленые волны катились из моря, разбивались на отмели, и длинные полосы белой пены кружились причудливыми извивами над ровной поверхностью площадки. В движении извивов жрицы богини пытались прочесть знаки пророчества, ибо, по древнейшим преданиям, именно тут вышла из пены златоногая радость богов и людей — Афродита.

Красавицы острова — женщины знатного рода, гетеры, дочери земледельцев и пастухов — купались здесь после моления в храме, веря, что богиня одарит их частицей своей неотразимой притягательной силы. В пятый день недели, посвященный Афродите, здесь собирались любопытные, искатели невест, художники с принадлежностями для рисования, моряки с кораблей, приходивших в порт со всех островов, из Эллады, Финикии, Ионии, Египта, Сицилии и даже Карфагена.

После некоторого колебания Таис тоже решила выполнить обряд. Эрис после критического осмотра подруги уверила ее, что она достаточно хороша, чтобы купаться днем. Таис, вопреки ей, пошла купаться ночью, за час до полуночи, во время, посвященное Эросу. Полная луна светила над водой на первой ступени, доходившей лишь до колен, когда обе подруги, принеся бескровную жертву в храме, вошли в море.

Сосредоточенная и печальная, Таис стояла в лунном море, и маленькие волны плескались вокруг, поглаживая ее плечи, как будто богиня Тетис собралась утешить ее. Афинянка во внезапном порыве подняла руки к небу, шепча:

— Пеннорожденная, на том месте, где явилась ты миру, подан мне знак: что делать дальше? Пройдет немного времени, и я перестану радовать людей, испытывать их силу и стремление к прекрасному… перестану служить тебе! Коротка жизнь! Пока соберешь крохи знания и увидишь, как надо жить, уже не сможешь идти дальше. Молю тебя, златоногая, яви мне путь или убей меня! Прибавь ласковую смерть ко всем твоим прежним бесценным дарам, чтобы твоя божественная воля сопроводила меня за Реку.