Все эти мысли мгновенно улетучились при звуке ружейного выстрела. В лагере воцарилось молчание.

— Ну ладно, тупые, хныкающие, ленивые ублюдки! — прорычал Ганс. — Да вы все трусливые салаги, и больше никто. Я-то думал, что в Тридцать пятом есть мужики. Вы ревете, словно дети, впервые увидевшие слона. Ведите себя как мужчины, потому что, клянусь дьяволом, следующий, кто откроет пасть, крепко об этом пожалеет, мать вашу!

В голосе сержанта явственно слышался немецкий акцент — это значило, что он с трудом контролирует себя. Эндрю задержал дыхание. Старшего сержанта боялись в полку больше, чем дьявола, и у него появилась надежда, что страх перед Шудером окажется сильнее, чем боязнь, которую они испытывали, попав в это странное место.

Кто-то тихо заворчал.

— Я слышал тебя, Фредрикс, молокосос трусливый! Эндрю вздрогнул, услышав звук громкой оплеухи и крик боли. Он надеялся, что его офицерам хватит ума не вмешиваться; иначе ему пришлось бы строго наказать Шудера.

— Ну что, ублюдки, теперь мы поняли друг друга? Возвращайтесь на свои посты.

Через несколько секунд Шудер вошел в палатку и доложил Эндрю:

— В лагере наведен порядок, сэр.

— Я слышал, Ганс, — ответил Эндрю, внезапно осознав, что и у него стало легче на сердце после выступления сержанта. Он снова обратил свое внимание на человека, называвшего себя Калинкой.

— Значит, тебя зовут Калинка?

Человек кивнул и ударил себя кулаком в грудь. Улыбаясь, он сделал шаг вперед и, вопрошающе подняв брови, прикоснулся к Эндрю.

— Кин.

Калинка посмотрел на него и улыбнулся:

— Кейн.

— Почти так, — рассмеялся Эндрю. — Доктор, а вы что думаете?

— Странно все это, сынок, — ответил Вайс. — Несколько лет назад я был в Лодзи, навещал своего дядю.

— Это в России, да? — спросил Ганс. Калинка уставился на Ганса.

— rus!

Эмил взглянул на Калинку и закивал головой.

— Da, Rus!

Калинка улыбнулся ему:

— Da, Rus. — И широко развел в стороны руки, очевидно, имея в виду земли вокруг. — Suzdal, Rus, — сказал он.

— Da, da. — Вскочив со стула, Эмил схватил свой вещевой мешок, выудил оттуда манерку, открыл ее и протянул Калинке.

— Vodka, — сказал он.

Калинка широко ухмыльнулся, но бутылку взял осторожно и смотрел на нее с явной опаской. Поняв его неуверенность, Эмил отобрал у него манерку, поднес к губам и сделал могучий глоток. Улыбаясь, он протянул ее обратно крестьянину, который, следуя его примеру, сделал несколько больших глотков и с явной неохотой вернул сосуд с чудесным напитком доктору.

— Джин, — сказал Эмил, указывая на бутылку. — Получше, чем ваше пойло, а?

— Майор, дорогуша, что-то и у меня в горле пересохло, — с надеждой произнес О’Дональд.

— Нам всем не повредит пара глотков, — сказал Эндрю, и Эмил не без сожаления протянул манерку артиллеристу.

— Джин, — повторил Калинка с широкой улыбкой.

Выхватив бутылку из рук ирландца, который был явно не против опустошить ее, Вайс снова отдал ее Калинке.

— Не спрашивайте у меня сейчас объяснений, — сказал он. — Как я уже говорил, несколько лет назад я был в Лодзи и видел там множество крестьян, одетых в точности как этот. И я готов поклясться, что он говорит по-русски или на каком-то языке, чертовски похожем на русский.

— А ты знаешь русский? — с надеждой спросил Эндрю.

— Пару слов, не больше. Достаточно, чтобы держать гоев на расстоянии.

— Держать кого на расстоянии?

— Ох уж эти американцы, — покачал головой Эмил. — Ладно, забудь.

Эмил снова посмотрел на Калинку, который к тому моменту уже изрядно окосел.

— Калинка, джин.

— Da, da. Джин.

— Ну что ж, полковник, я думаю, что у нас появился ученик.

Калинка обвел взглядом людей в палатке и улыбнулся. Он только что попробовал самую лучшую выпивку в своей жизни и впервые мысленно поблагодарил Ивора Слабые Глаза. Может, эти лисицы окажутся не такими хищными?

— Отличное утро, сынок! — приветствовал Эмил Кина.

— Тихое. Очень тихое и мирное утро, — отозвался Эндрю. Оглядевшись, он слабо улыбнулся. Он полюбил это время суток, когда они были под Питерсбергом. Перед восходом солнца, пока было еще темно, он выбирался из траншеи, вытягивался на траве и слушал утреннюю тишину. В эти моменты ему казалось, что война идет за тысячи миль от него.

— Может, и в нашем мире сейчас тоже утро, — печально заметил Эмил.

— А все-таки куда же мы попали? — спросил Эндрю.

Доктор ответил ему грустной улыбкой и покачал головой, смотря в небо.

— Не знаю куда и почему, — наконец ответил он, и в его голосе прозвучал благоговейный трепет, — но я думаю, что мы покинули наш мир. Мы не на Земле, это точно. Взгляни только на это небо!

— Но эти люди… — начал Эндрю, указывая на множество огней, горевших в отдалении от их лагеря.

— Один Бог знает, кто это, полковник. У нас уже три дня живет этот Калин. Он говорит на русском языке или на одном из его диалектов. Я это знаю, и вы тоже.

— Я бы сказал, что они из десятого века, может быть, из одиннадцатого, — произнес Эндрю как бы самому себе. — Но как, черт побери? Как? Я совсем немного понял из объяснений Калина, но он говорит о какой-то Первой Летописи, согласно которой его народ попал сюда, перейдя через реку света. Мне кажется, что Первая Летопись существует на самом деле, в ней рассказывается о ранней истории русских. Но мы не в России. Там нет такого неба и красного солнца. Так скажи мне, Эмил, где мы?

Эмил положил руку на плечо Эндрю.

— Думаю, этот вопрос не должен тебя заботить, — нарочито резким тоном ответил он.

— Что ты хочешь этим сказать? — гневно спросил Эндрю, возмущенный тоном доктора.

— Эндрю, ты хочешь объять необъятное. Скорее всего мы никогда не узнаем, как и почему сюда попали. И даже если узнаем, скорее всего не сможем отсюда выбраться. А ты должен быть нашим вождем. Чтобы мы выжили этом мире. Если у нас появятся ответы на эти вопросы, мы решим, что делать дальше. Но пока нам нельзя оставаться здесь, где нас окружают тысячи вооруженных людей. Нам нужно место, где мы сможем поселиться.

Эмил сделал паузу и, достав из кармана мундира фляжку, с улыбкой предложил ее Эндрю.

Не говоря ни слова, Эндрю отвинтил пробку и сделал большой глоток.

— Нам надо как-то договориться с этими людьми. Ты теперь не просто командуешь полком — ты верховный главнокомандующий и дипломат в одном лице.

— Так ты предлагаешь мне не забивать голову вопросами, на которые нет ответа, и заниматься своими делами? — ледяным тоном осведомился Эндрю.

— И все-то вы, историки, хотите знать, — хмыкнул Эмил.

Эндрю отвернулся от доктора. Он понимал, что старина доктор был прав. Они сидели в окопах уже три дня, и их боевой дух падал. Напуганы были все, начиная с последнего солдата и кончая им самим. Только железная Дисциплина заставляла его держать себя в руках и выполнять свои обязанности по командованию полком. По вечерам он сидел с Калином, пытаясь овладеть его языком. Но когда он был один, в его сердце закрадывался страх.

Что же ему было делать?

— Позаботься о том, чтобы мы выжили, — тихо сказал Эмил, как бы прочитав его мысли. — Предоставь мне гадать о всех этих «как» и «почему».

Эндрю недовольно хмыкнул, но слова Вайса звучали разумно.

— И где там шляется этот Ганс? Время трубить подъем. После сбора я вместе с тобой поговорю с Калиным. — Завинтив пробку, он протянул фляжку доктору.

— Боярин, я, Кин, вижу твой боярин.

По крайней мере Калинке послышалось именно это. Командиру синих не очень давался русский язык. Он посмотрел на Эндрю и осклабился.

— Ты, Кейн, видишь Ивора, говоришь: дружба. Я иду назад к Ивору и говорю: мир за тебя, — перевел он на английский.

Эндрю ответил ему улыбкой и закивал. Калинка с трудом сдержал довольный смешок. За три дня он выучил их язык куда лучше, чем им это казалось. Он один из всех суздальцев, и даже из всех русских, мог говорить с ними. Теперь Ивор будет очень в нем нуждаться.