— Это немного напоминает старые времена, — ответил Калин. — Я думаю, ваш Линкольн тоже порой чувствовал, что надо возложить ответственность на генералов.

— О да, и лучший пример — Мак-Клеллан, прирожденный политик, — рассмеялся О'Дональд. — Наш маленький Наполеон.

Эндрю вспомнил слухи, ходившие в армии в связи с разжалованием Мак-Клеллана после Антьетама. Говорили, что Линкольн поступил так, подозревая, что Потомакская армия, которую тот возглавлял, участвует в заговоре. И хотя это были только слухи, Линкольну впоследствии было очень трудно иметь дело с политической кликой, заправлявшей армией в 1862 году.

— Я ваш военный министр и никогда не хотел быть вице-президентом, — сказал Эндрю. — Но не забывайте, сэр, у нас республика, и не позволяйте генералам указывать вам, что делать.

— Всегда следует исходить из сложившейся политической обстановки, — заметил Касмар.

— Ну что касается международной политики, — отозвался Калин, — то я немедленно вышлю телеграмму Марку — если линия еще работает — и сообщу ему о наших приготовлениях и о том, что через восемь дней мы снимем с него осаду. Это подкрепит наш союз.

Эндрю усмехнулся. Последнее замечание Калина как нельзя лучше раскрывало его политический гений. Послание будет абсолютно дружеским по тону, обещающим поддержку, но в нем же будет таиться намек, что Марку не стоит переходить на другую сторону.

Встретившись взглядами, они улыбнулись друг другу.

— Мне кажется, предложение Эндрю оптимально и с точки зрения нашей внутренней политики, — продолжил Калин. — Здесь тоже каждый день дорог. Поначалу кампания будет развиваться в соответствии с объявленной президентом мобилизацией, и я думаю, мы получим необходимую поддержку. Мой писец продумает соответствующие формулировки для обращения к народу. Будем надеяться, что экспедиция не продлится больше двух недель и дело не дойдет до раскола парламента и объявления военного положения.

Эндрю хотелось высказать предупреждение по этому поводу. Все войны неизменно начинались с заверений, что они окончатся после первого же сражения. В данном случае тоже казалось, что это всего лишь отдельный мелкий эпизод. Но Эндрю слишком много лет воевал, чтобы доверять оптимистическим прогнозам.

— Ничто и никогда не происходит в соответствии с разработанным планом, — проворчал Ганс из своего угла. — В ближайшие недели вы сами убедитесь в этом. Боюсь, за тем, что мы видим сейчас, кроется какая-то очень хитроумная пакость.

Довольно улыбаясь, Михаил переглянулся с двумя своими товарищами-боярами, Александром и Петрой. Кивком он дал понять писцу, прочитавшему текст телеграммы, что тот свободен. Они подождали, пока за ним не закроется дверь.

— Итак, он все-таки клюнул! — воскликнул Александр, расплываясь в улыбке.

— Но этому сообщению можно доверять? — спросил Петра. — Все три сообщения были переданы по проволоке, которую они натянули. Одно из них — ответ нашего дорогого президента. — Михаил скривился в презрительной гримасе. — Оно было отправлено час назад. У меня есть свои люди на их телеграфной станции. Я хорошо плачу им.

— По правде сказать, — холодно заметил Петра, — все эти твои заговоры всегда казались мне пустой затеей. Я до сих пор не могу поверить, что это серьезно.

Михаил с трудом совладал с охватившим его гневом. «А где ты был, когда они скинули нас, бояр?» — хотелось ему спросить. Старик прикинулся больным и спрятался в своей Мосве. Ему не пришлось пережить все эти унижения. Уклонившись как от сотрудничества с Тугарами, так и от борьбы с ними, он вынырнул из своего убежища только после того, как всем боярам была объявлена амнистия.

— Я занимаюсь этим уже больше года, — сказал он спокойным тоном, — и отвечаю за свои слова.

— Давно пора кончать с этим безобразием, — сказал Александр, опустошая свою кружку. Радостно рыгнув, он потянулся к открытому бочонку, стоявшему возле стола, и зачерпнул себе еще пива. — Это позорище, которое они называют сенатом, у меня уже в печенках сидит. Напрасно ты заставил меня изворачиваться и лгать, чтобы пролезть в это заведение. Меня тошнит от той чепухи, которую несут там мужики, думающие, что они умнее нас.

— А почему ты не пригласил других бояр? — сухо поинтересовался Петра. — Почему только нас двоих?

— Потому что вы не станете болтать где попало, — проворчал Михаил. — Когда придет пора действовать, я скажу остальным, но не раньше. Пока что им достаточно знать ровно столько, сколько надо, чтобы все шло по плану. Но теперь уже близок момент, когда они узнают все.

— Однако же мне очень трудно поверить в то, что ты рассказывал мне о своем заговоре в прошлом году. Как тебе удалось выйти с ним на связь, когда даже этот грязный мужик Калин ничего об этом не знает?

— Один из янки был платным агентом нашего любезного, оплакиваемого всеми патриарха Раснара, — терпеливо принялся объяснять Михаил. — После смерти Раснара этот человек связался со мной и предложил свои услуги. Я велел ему покинуть город, когда мы потерпели поражение, и готовиться к нашему будущему выступлению. Он оказался очень полезен для нас. Связь мы поддерживали через наших разведчиков, которые без всяких помех пробирались в Суздаль и обратно. Я даже не думал, что это будет так легко.

— Оплакиваемый-то Раснар оплакиваемый, но вот насчет того, что любезный… — Александр покрутил головой и рассмеялся. — Пройдоха — каких мало. Готов был не моргнув глазом обчистить собственную бабушку на смертном одре, это точно. Жаль, конечно, что он погиб. Но доверять ему я не стал бы ни за какие коврижки — как и тебе.

Михаил усмехнулся:

— Слышу речи истинного боярина. Но друг другу мы можем доверять, по крайней мере, больше, чем этому вонючему быдлу. Сил уже нет терпеть его. До прошлого года, пока эта проклятая железная дорога не дошла до нас, деревенщину можно было хоть как-то держать в руках. Наша старая гвардия, пережившая эту катавасию с Тугарами, служила нам надежной опорой. Но теперь крестьянам из любого медвежьего угла ничего не стоит добраться по этим железкам до столицы и так называемого сената. И с каждым днем сюда мотается их все больше. А возвращаясь из Суздаля или с работы на этих дьявольских фабриках, они расхаживают с таким видом, что тебе благородные бояре.

— Ко мне во дворец на прошлой неделе тоже явился этот сброд, — подхватил Петра. — Они не просили, чтобы я к ним вышел, — нет, черт побери, они требовали! И пригрозили, что вышвырнут меня из моего собственного дома, если я не проголосую так, как им нужно. А один из них имел наглость заявить, что он ничем не хуже меня!

— Ни стыда ни совести! — со злобой откликнулся Александр. — Надо было прикончить мерзавца на месте и выставить его голову на городских воротах. — Ага, а меня потом судили бы за убийство! — гневно бросил Петра. — Законодатели хреновы. Судить нас за урок какому-то зарвавшемуся наглецу плебею! Уму непостижимо.

— Бедняга Иван! — не мог успокоиться Александр. — Они таки арестовали его. Да это испокон веков было нашим законным правом! Раньше никто и пикнуть не смел, когда боярину хотелось развлечься с какой-нибудь деревенской девкой. А теперь они кричат, что это преступление, и собираются судить его по всей строгости.

— Он дурак! — презрительно бросил Петра. — Заставил своих людей держать ее прямо посреди трактира. Что он, не мог притащить ее к себе домой?

— А потом перерезать горло, чтобы не болтала лишнего, — прибавил Александр. — Михаил, если твой план не сработает, нам всем будет крышка!

— Да, они были дураками, когда объявили амнистию, — сказал Михаил с улыбкой.

— Знай они, что ты жив, то вряд ли сделали бы это, — ухмыльнулся Александр. — На их месте я прикончил бы тебя потихоньку, и хрен с ней, амнистией.

— Ну что это за власть? — вторил им Петра. — Пишут свои правила на кусочках бумаги и требуют, чтобы все жили по ним.

Михаил тоже не мог понять логику янки. И с каждым днем, проведенном в этом проклятом сенате, понимал все меньше. Единственное, что он знал точно, — они делают его жизнь все более невыносимой. Самодовольные ухмылки, появлявшиеся на их наглых рожах, когда они голосовали против всего, что бы он ни предложил, действовали на него как зловредная язва, вгрызающаяся в его нутро и постепенно съедающая его заживо.