— Да обними ты ее за плечи! — послышался голос Леонарда. — Склони голову, щека к щеке! Делаю крупный план. А ну, где улыбки?

Мгновение спустя все было кончено. Рука, обнимавшая ее за плечи, упала. Щеки, касавшиеся друг друга, разъединились. А еще мгновение спустя Леонард подозвал Кефу и поставил его рядом с Марой.

— Это будет хороший кадр, — вслух прикинул режиссер. — Вы вдвоем в униформе рядом с Питером. — Затвор щелкнул, и Леонард перевел кадр. После чего ткнул пальцем в Мару. — Вы свободны. Давайте сюда повара.

Поворачиваясь, чтобы уйти, Мара уловила аромат, исходящий от Питера, и вдохнула его глубоко-глубоко, словно надеялась удержать его в легких. Затем медленно направилась к своему месту, с каждым шагом ощущая, как увеличивается расстояние между ними — ей даже на миг показалось, что позади она оставляет не Питера, а собственную душу. Каким-то чудом ей удалось сохранить на лице дежурную улыбку хозяйки заведения. Уже на выходе она поняла, какой невыносимой эта улыбка была для нее самой. Лавируя между столиками, Мара бросилась в ночь, из оазиса света в кромешную тьму.

Узловатая старая ветвь раскидистого фигового дерева удержала ее от падения. Прислонившись к ней, Мара уставилась во тьму, постепенно распознавая ночные тени. Растущий полумесяц еще не вошел в полную силу, но небо было ясным, и если приглядеться, то бледный свет позволял различать очертания земли. Взгляд Мары скользнул по сырой волнующейся поверхности саванны с круглым темным пятном водопоя на ней и далее — по изгибам гряды. Она совсем не походила на крадущегося льва, как иногда ее называли. Почему-то именно сегодня Мара впервые об этом задумалась, как будто это имело хоть какое-то значение. Может, это могло означать, что реальность на самом деле зависит от того, как к ней относиться. «Может, — подумалось Маре, — не всегда возможно отличить реальность от выдумки. Хорошее от плохого. И границу, которая разделяет правду и ложь».

Может, у каждого есть выбор, как относиться к тем или иным вещам.

Может, все, чего бы ты ни пожелал, может быть твоим…

Мара закрыла глаза, вдыхая аромат тропического жасмина и запах зеленого леса, непроглядным темным кольцом окружившего ее со всех сторон. Ей почудились неслышные крадущиеся шаги. Горящий немигающий взгляд желтых глаз, неотрывно следящий за ней. Женщина понимала, что находиться здесь одной без ружья, пастушьего посоха или хотя бы фонарика опасно. Но ей было все равно. Ее новоявленная внутренняя сила, казалось, сделала ее неуязвимой, и это заставляло Мару вести себя неосмотрительно.

Она услышала, как он приближается — услышала его шаги, хруст раздвигаемых ветвей, шелест листьев, от которых отмахивались руками. Мельком увидела огонек фонаря, который затем погасили. И вот он уже стоял рядом с ней черной тенью, освещаемый лишь неверным светом луны.

— Я знал, что ты будешь здесь, — произнес Питер.

— Мне нужно было убежать от всех, — отозвалась в ответ Мара и быстро добавила:

— Не от тебя.

Мимолетная улыбка скользнула по его лицу и тут же погасла.

— Я не хочу завтра уезжать.

Питер говорил так, словно они уже не раз обсуждали тему его отъезда и от него требовалось последнее, решающее слово.

Мара молча кивнула. Здесь, на каменной гряде, окутанные непроглядной тьмой, они были словно отрезаны от остального мира. На миг она даже представила себе, что они могут остаться тут, в этом месте, где время словно остановило свой бег, и спрятаться от всего, что ожидало их впереди. Эта мысль не оставляла ее, превратившись в навязчивую идею.

Ей вдруг вспомнилась когда-то виденная картина — простой деревянный домик с оловянной кровлей, стоящий на берегу озера. Из трубы вился дымок. Пара одинаковых китенге развевалась на бельевой веревке во дворе. И гитара. К дверному косяку была прислонена гитара…

Мара заговорила, и ее сердце заглушало слова своим бешеным стуком.

— Как-то мы с Джоном заехали на сафари довольно далеко отсюда. И, затерявшись в дебрях, натолкнулись на пару из Германии. Они сидели вместе во дворе и пили чай. Это не были миссионеры, или, скажем, зоологи, они просто жили там, особо ничем не занимаясь. В городке по соседству продавец бензина поведал нам, что они поселились там для того, чтобы быть вдвоем. Они оставили свою прежнюю жизнь позади.

Они убежали вдвоем. Именно так сказал о них тот мужчина. Но Мара не хотела повторять его слова — они звучали малодушно. Они напоминали о том, что те двое оставили позади.

— Их одежда вся износилась, — продолжала она свой рассказ. — И у них было всего две чашки. Нам пришлось достать из «лендровера» свою посуду, чтобы присоединиться к чаепитию.

— Как же они жили? — спросил Питер.

— Они питались тем, что выращивали на огородике. Папайей. Бобами. Бататом. Арахисом. — Мара улыбнулась. — Мне нравится выращивать арахис. Нравится тот миг, когда вытягиваешь стебель из земли и находишь орешки, отчаянно вцепившиеся в корешки. Это похоже на маленькое чудо.

— Мне бы хотелось выращивать ананасы, — отозвался Питер. — Я слышал, что если срезать листья с верхушки и воткнуть их в землю, они прорастут.

— Так и есть, — подтвердила Мара. — То же самое с папайей. Можно просто отломить веточку и воткнуть ее в землю. В сезон дождей здесь все стремится к жизни.

— Я бы хотел, чтобы и мы могли поступить так же, — тихо проговорил Питер. — Исчезнуть и затеряться подальше от людей.

В его голосе Маре послышалось смятение — он разрывался между этим миром и тем, которому принадлежал. Она вспомнила фотографию, где он был запечатлен со своей семьей. Вспомнила счастливые, невинные лица детей. Вспомнила о том, как Питер обнимал жену за плечи. И глубоко вздохнула, сжав руками ветвь дерева.

— Ты же знаешь, что мы не можем так поступить. — Она говорила едва слышным шепотом. Высказав эти слова, она почувствовала их правильность. Умом она уже искала выход из этого положения, и теперь он обрел силу слов, однозначных и ясных.

С болью в глазах Питер кивнул.

Мара еще раз вдохнула поглубже. Теперь перед ее глазами стояло уже лицо Джона. Не того далекого, обозленного, загнанного в угол мужчины, которым он был последние несколько месяцев, а Джона, который с непередаваемой радостью приветствовал ее приезд в приют. Того, который бережно обтирал ее лицо губкой, когда ее свалила малярия; того, кто с бесконечным терпением обучал ее всему новому по приезде в Африку. Того, кто стоял рядом с ней у входа в пещеру и умолял пообещать, что она никогда не покинет его. Ей почудилось, будто земля, свидетель ее обета, следит за ней сейчас.

— Даже если бы ты был свободен, я бы не смогла быть с тобой.

— Я знаю, — просто ответил Питер.

Нотка безысходности, прозвучавшая в его голосе, пронзила ее сердце. Тут же захотелось взять свои слова обратно, сказать, что все неправда и что выход есть всегда. Вместо этого Мара лишь закусила губу, а все ее возражения так и остались невысказанными. Долгое мгновение она не могла подыскать слова, чтобы произнести хоть что-нибудь. Поэтому когда она наконец заговорила, слова показались ей далекими и невесомыми, словно внизу остался тяжкий груз, который она носила с собой все эти дни.

— Нам бы встретиться раньше, в другое время, в другом месте… когда мы были молоды.

— На Бонди Бич, — голос Питера отозвался эхом ее внутреннему голосу. — Я как будто вижу тебя там: нос, обгоревший на солнце, полотенце на плечах, купленное по случаю модное бикини…

— Я не носила бикини, — возразила Мара, — тогда все носили купальный костюм с юбочкой. Да и вообще, я ни разу не была на Бонди Бич — в ту пору я жила в Тасмании, если ты помнишь. Но даже если бы я попала на Бонди Бич, ты бы на меня даже внимания не обратил.

— Ты права, — внезапно согласился Питер. — Я с детства любил блондинок! — В темноте сверкнули его зубы — он улыбался.

В ответ Мара шутливо оттолкнула его. Но едва ее рука коснулась его плеча, он обернулся к ней. Оба замерли, глядя друг другу в глаза. В полной тишине Мара услышала, как гулко бьется ее сердце. Она осторожно убрала руку, не зная, куда ее девать, и та беспомощно повисла вдоль тела.