Они сморщились, как шагреневая кожа! Искалеченная страна лежит под сапогом Гитлера, не в силах подняться, и Геринг хохочет над ней, держась за брюхо. Со своим марионеточным правительством она пыталась разыгрывать государство, тогда как все куклы зажаты в кулак фигляра Гулливера. Да разве только один Гитлер — и польский Бек, и венгерский Хорти получили все, что потребовали, стоило только моргнуть глазом.[81]

Потоки беженцев стекались со всех сторон от границ в центр страны, а как их прокормить? И где им найти работу? В экономических трудностях повинны одни только работающие женщины. Скажите им спасибо за свои несчастья, земляки из Карвина, Моста и Кошиц. Кормиться за счет своих мужей эти бесстыдницы, видите ли, не могут, а вырывать последний кусок хлеба изо рта у беженцев — на это у них совести хватает. Вон всех замужних с работы! Как не стыдно дочери Казмара, этой богачке, объедать республику! Хотя барышня Казмарова не замужем и уже отказалась от наследства, кто станет вникать в такие подробности, когда над Чехией нависли тучи? Еву опозорили в газетах; земский школьный совет приходит в изумление от ее имени. Долой этих амазонок, лишенных женской чуткости! Это они довели республику до продажи с молотка! Дайте в руки врачихам почтенный кухонный нож вместо скальпеля, гоните конторщиц и учительниц к плите, а Гонзу за печь, и в землях святого Вацлава опять воцарится благоденствие. Восстановим старинные обычаи. Спите со своими женами и ешьте свинину с капустой, поручает передать нам через Берана Третья империя, никто не покушается на ваши национальные обычаи, ведь вы наш бодрый, старательный народ. Трудитесь, ходите в церковь, если это вас развлекает, несите вклады в наши Кампелички,[82] — но только, пожалуйста, не лезьте в политику. Видите, до чего она вас довела?

— Но ведь с этим нельзя мириться. Нужно что-то предпринять, — стремительно говорит Власта Тихая Станиславу своим низким грудным голосом (Станислав уже давно не слыхал его) и пристально смотрит на него своими глазищами. Не важно, что Станю когда-то пугал в закоулках Клементинума призрак актрисы. А теперь как ни в чем не бывало она наяву пришла к нему в библиотеку и сидела на стуле возле письменного стола, как всякая другая посетительница, и весь трагизм любви куда-то исчез. Мы пережили столько исторических потрясений! Естественно, что в трудное время старые друзья, когда им становилось не по себе, отыскивали друг друга.

— Как же тебя не уволили, ведь ты теперь замужем? — спросил Станислав.

— Уволили, — ответила Власта, — но опять пригласили. Руки коротки. Как они, скажи на милость, составят репертуар без меня! Хоть театр закрывай.

После мюнхенских дней чувство собственного достоинства у чехов несколько пошатнулось. Но Станислав убедился, что у Власты оно живо по-прежнему.

— Подумай, какую пакость мы теперь будем ставить! — пожаловалась она. — Сейчас репетируем одну комедию на современную тему — подумай только, как скоро! — чехи в ней умнеют и устраивают торжественную встречу королю, а женщины — все до одной круглые дуры. Но я заболею перед генеральной репетицией. В такой пьесе ни за что не буду выступать.

«Дай бог, чтобы она сдержала слово», — подумал Станя.

— А ты читал, как некий набожный писатель пришел в полный восторг от того, что нас постигло; в этом-де перст божий, нас-де давно следовало наказать за наши грехи, в будущем нас ждут еще худшие кары, мы прокляты, — и за все это благодарение богу.

— Ну, он — исключение, — ответил Станя, — писатели-то как раз держатся.

— Да это видно хотя бы по тому, как им достается в газетах, — согласилась Власта. — Вот поэтому-то я к тебе и пришла. У меня были рабочие и студенты и просили, чтобы я устроила вечер декламации — вернее, вечер сопротивления. Показать, что мы не примирились. И если кое-кто сдался, то мы не сдались. Словом, мы должны пустить струю свежего воздуха, чтобы люди заживо не задохлись. Ты ведь, Станя, тоже кое-что написал… дай мне.

Станя покраснел, как девчонка.

— Откуда ты знаешь? — удивился он.

— В театре все знают. Когда можно прислать?

Вступительное слово на вечере произнес адвокат Гамза.

Политические собрания были запрещены, но тем не менее Гамза публично выступил с речью на этой «вечеринке», которая для отвода глаз властям, чтобы те не прислали своего наблюдателя, именуется встречей любителей чешской словесности. Блюстителя закона здесь и посадить было бы некуда. Все переполнено, яблоку упасть негде.

— Прежде всего, друзья, — начал Гамза, — не верьте, что весь мир от нас отвернулся. Это ложь, и нам твердят ее намеренно, чтобы мы, отчаявшись, бросились в объятия своему соседу. Но с тех пор как стоит мир, еще не бывало, чтобы голубок полюбил удава, а барашек — мясника (неистовые рукоплескания), и снами этого тоже не случится. Кто был и остается противником Мюнхена? Все коммунистические партии мира с Советским Союзом во главе, — право, это не так уж мало. Все истинные демократы в Европе и в Америке. Против Мюнхена голосовали английские рабочие, британский народ в защиту Чехословакии устраивал демонстрации протеста.

Не верьте тому, что Мюнхен — наша вторая Белая гора. И это нам твердят умышленно, чтобы мы опустили головы и сидели сложа руки: наша пассивность и отказ от борьбы были бы, конечно, на руку врагу. К чему не переставая оплакивать Судеты? Этим мы себе не поможем. У нас есть Бескиды, есть Карпаты, у нас есть где обороняться, нам не следует демобилизовываться. Речь идет еще об одном фронте — о твердости духа, о том, чтобы бороться с пораженчеством. Никакой Белой горы нет, не бойтесь, ждать еще триста лет нам не придется. Сегодня у истории иные темпы, сегодня она летит. Это не конец, а начало. Война придет, и в ней столкнутся два мира, два мировоззрения, которые делят человечество на два лагеря, две точки зрения, взаимно исключающие друг друга; вера в насилие и неравенство рас — и вера в равноправие и братство народов. Европа вторично очутилась на распутье и снова идет по ложному пути. Она снова оказалась в тупике половинчатых реформ и отсрочек. Проблему безработицы решали то выдачей пособий, то — стрельбой по толпам голодных, вместо того чтобы вырвать зло с корнем и изменить самые основы экономики. Теперь поджигатели рейхстага раздувают пожар мировой войны, а остальные государства не тушат его общими силами, а подбрасывают в огонь полено за поленом, — правда, из чужого сарая, — и пожар все разгорается. Только когда искра попадет на их собственную крышу, у них откроются глаза, они откажутся от этой страусовой политики и прозреют. Враг сам откроет им глаза и наставит их на путь истинный. Жаль, что так поздно! Жаль усилий. В один прекрасный день многие поймут, что заблуждались, и повернут в другую сторону. Не вечно будет Даладье во Франции и Чемберлен в Англии! Правительства уходят — народы остаются. И французы с их славными революционными традициями, и англичане, кичливые своими гражданскими свободами, откажутся прислуживать надутому самозванцу, который кичится перед самим господом богом. Не бойтесь его временной силы. Ни одно дерево не дорастет до неба. Вспомните Наполеона! Я не убежден, что в ближайшие дни путь наш будет устлан розами. Нет. Наоборот. Мы должны закалиться. Нас ждут трудные времена. Но мы переживем их, если будем едины. Не допустите, чтобы на чешских лугах и в чешских лесах зеленела зависть, эта сорная трава в нашем народе. Не слушайте клеветы и не клевещите сами! Храните свой святой гнев про себя — вы сами знаете, для чего! Не давайте народу расколоться, это только на руку нацистам, которые держатся старого правила: «Разделяй и властвуй». Обещайте остаться верными родине.

Зал разразился рукоплесканиями.

— Нужно ясно сказать: мы, коммунисты, готвальдовцы, как и весь чешский народ, всегда и при всех условиях стояли за сопротивление. Мы полагались на нашу армию, на наши военные укрепления, на тридцать советских дивизий, которые стояли на румынской границе, готовые прийти нам на помощь. Мы все заодно в своей любви к республике и в вере в нее. Как это говаривал старый Коллар?[83]«Пути могут быть различны, но воля у всех у нас едина».