Уже раздевшись за ширмой, Светлана на секунду засомневалась: зачем она согласилась? И застыла: «Отказаться?..»

Но тут кто-то передвинул мольберт, послышался шорох — движение угля по ватману. Знакомые с детства звуки подействовали успокаивающе. И Светлана — совершенно нагая — вышла из-за ширмы с уверенным и невозмутимым видом.

— Вот сюда, — деловито показал староста группы, усаживая ее на подиуме.

Отступив на шаг, он оглядел Свету, как оглядывают статую, и накинул ей на плечо прозрачную ткань. Ткань ничего не скрывала, но Светлане почему-то стало еще спокойнее.

— Так? — спросил староста группы, Валентин.

— Чуть ближе к плечу, — заметила девушка, которая смотрела то на мольберт, то на обнаженную натурщицу.

Староста поправил ткань и тоже сел за свой мольберт. Сначала он, как и остальные, переводил взгляд со своего листа на Светлану и снова на лист, а потом послышались быстрые легкие движения угля по бумаге.

Вся группа погрузилась в работу.

Бабушка Светланы — Елена Васильевна, — прежде чем приступить к рисунку, смотрела намного дольше, пристальнее, словно пыталась проникнуть в самую душу. Света привыкла к ее манере. Но многие от взгляда Елены Васильевны начинали поеживаться. В маленьком городке Верхнегорске, где выросла Света, профессиональных натурщиков или натурщиц не было. Поэтому позировали знакомые, соседи, подруги. И после первых сеансов не все из них соглашались продолжить: «Ты так смотришь, будто каленым железом прижигаешь, — бывало, признавались соседки. — Как это Ланочка терпит, сидит часами? Смотри, сколько портретов ее накопилось».

Но Светлана и «не терпела». Обычно Елена Васильевна включала пластинки с их любимой музыкой. Или ставила на пюпитр книгу, так что внучка могла читать, даже уроки — устные — ухитрялась делать. Хотя все же, как правило, это была музыка.

Светлана надеялась, что после приезда в Москву, как только устроится в общежитие и выяснит расписание занятий, обязательно выкроит время, чтобы поискать новые пластинки в подарок Елене Васильевне, порадует ее. Но... но вместо этого уже третий день бегала по аптекам в поисках лекарства от давления. Надо было бы, конечно, сразу выяснить в справочной, где оно есть. Но сработала провинциальная привычка. Казалось, что скорее дойдешь, чем узнаешь по телефону. Сколько времени потеряла зря, когда могла бы узнать все за пять минут, подумала Светлана. И в том числе — стоимость. Тогда бы не ахнула и не посмотрела на эту женщину в белом халате с округлившимися от изумления глазами: неужели такое возможно?

Женщина пожала плечами:

­— Что делать? У вас же нет бесплатного рецепта.

Пришлось возвращаться за деньгами — ей не приходило в голову, что понадобится такая сумма. Да и ее хватило лишь на одну упаковку. А на весь курс лечения, назначенный Елене Васильевне, как объяснила соседка — медсестра Нина Павловна, — надо было по крайней мере три-четыре упаковки.

И в перерыве между лекциями последней пары Светлана стояла у окна, размышляя, сможет ли заработать столько открытками. Наверное, придется устроиться на работу. Но куда?

Погрузившись в свои мысли, Света не заметила, как спускавшиеся по лестнице две старшекурсницы вдруг, не сговариваясь, остановились, переглянулись и о чем-то принялись перешептываться. Потом вернулись назад, а появились уже в сопровождении трех однокурсников. Те недолго рассматривали Светлану, по-прежнему стоявшую у окна и не замечавшую их. Староста группы поднял большой палец и кивнул. Только когда ее тронули за руку, она вздрогнула и обернулась. Перед ней стояли незнакомый парень и девушка. Улыбнувшись, девушка начала первой:

— Ты в этом году поступила?

Светлана кивнула.

— Меня зовут Маша. А это Валентин — староста группы. Мы с четвертого курса. И ты нам нужна позарез.

Светлана недоуменно молчала.

Тогда в разговор вступил Валентин и начал обстоятельно объяснять, как получилось, что они остались без натурщицы.

Но, занятая своими мыслями, Светлана все никак не могла вникнуть, чего от нее хотят, пока Маша не обронила мимоходом: у нас уже собраны деньги, так что получишь сразу... А если Неля не придет и в следующий раз...

— Сто семьдесят? — переспросила Светлана. — Сегодня же?

— Наконец-то дошло, — засмеялась Маша. — Так мы ждем тебя в пятнадцатой аудитории. Придешь?

Светлана торопливо кивнула, боясь, что они передумают. В голове у нее крутилась только одна мысль: «Теперь я смогу отправить еще две упаковки, и Нина Павловна начнет делать уколы».

Единственное, что омрачало приподнятое и радостное настроение, в котором она вернулась домой в Верхнегорск после вступительных экзаменов, было опасение за здоровье Елены Васильевны. Светлана с тревогой вглядывалась в лицо бабушки, но та сердито грозила ей пальцем: и не думай даже! Обойдусь без тебя. Нина Павловна на что? Сама знаешь, она тут днюет и ночует, стоит тебе только отлучиться.

И вторая соседка, Настасья Николаевна, встретив Свету в магазине, сразу догадалась, отчего та такая озабоченная:

— Да что ты беспокоишься! — укорила она девушку. — Да неужто мы оставим Елену Васильевну? Как будто не знаешь, с какой радостью все к ней заходят! Много ли ей одной продуктов надо?

Обе соседки когда-то, еще в школе, занимались в гремевшем на весь город драмкружке, которым руководила Елена Васильевна. И с тех пор опекали ее, как можно опекать только родного человека. Да и не только они души не чаяли в Елене Васильевне, хотя и Дом культуры закрылся из-за того, что не находилось у руководства денег на ремонт, и драмкружок распался, потому что все участники самодеятельности кто как мог искали дополнительные заработки. Многие уезжали в Тверь, в Петербург или в Москву. Но те, кто остался, не забывали Елену Васильевну, заглядывали к ней по вечерам: кто с ведром картошки или огурцами, кто с молоком, а кто с рыбой. Елена Васильевна давно перестала на них ворчать и отнекиваться. Все равно это было бесполезно. Все ее подопечные знали, что огорода, у нее как не было, так и не будет. Кого угодно за такое пренебрежение в Верхнегорске осудили бы, но только не Елену Васильевну. Разве только младшее поколение уже не помнило тех дней, когда к каждому празднику ставились концерты, слава о которых гремела не только в городе. Самодеятельный театр привозил дипломы и со Всесоюзных смотров, а однажды их даже посылали в дружественную Болгарию.

Вспоминая предотъездные хлопоты, Светлана смотрела в окно невидящим взглядом и не слышала, как скрипнула дверь и в аудиторию вошел Эмэм — так студенты Центра искусств называли своего кумира Максима Матвеевича Муратова. В этом шутливом прозвище не чувствовалось иронии. Это был намек на то независимое положение, которое он мог себе позволить занять в Академии искусств. Еще одно его имя, придуманное студентами, — Мэд Макс. Из-за своей удивительной способности принимать неожиданные решения, о которых студентам каким-то образом все равно становилось известно. И из-за того, что он, в сущности, был ненамного старше многих из тех, кто пришел к нему на факультет.

Следом за Максом вошел и куратор группы Евгений Тихонович — тощий и длинный, как Дон Кихот. Не обращая внимания на работавших студентов — Максим обсуждал с Евгением Тихоновичем вопрос, стоит ли ему переводить свою группу на этот этаж, хватает ли здесь света, — они первым делом посмотрели на окна. А потом взгляд Максима скользнул на натурщицу.

Светлана сидела, освещенная неярким солнцем, слегка откинув голову, так что волосы ее золотистым водопадом струились по плечам и по спине. Их теплый цвет подчеркивал прозрачную белизну тела. Со стороны никто ничего не заметил. Но Макс едва заметно дернулся, как от удара кнута: «Она». И тут же рассердился на себя. Наверное, это заставило его шагнуть вперед, к мольберту работавшего слева от него студента и посмотреть на рисунок. Студент вопросительно поднял голову.