Так Бабу попал под начало к тому же унтер-офицеру, что сопровождал его в штаб.
Не успели они вернуться на позицию, как турецкая батарея открыла огонь.
— Ишь, как тебя приветствуют, басурманы проклятые,— пробасил унтер.
Стреляли с высоты св. Николая. Снаряды ложились, не причиняя урона русским.
... С тех пор прошло много дней. На Шипке вьюжило день и ночь. А когда прояснялось небо, турки палили со всех орудий и наступали на позиции цепь за цепью, зверея оттого, что не могут сломить сопротивление русских.
И чем злее были морозы и яростнее атаки неприятеля, тем упорнее оборонялись защитники Шипки. Они в бою забывали о голоде, сне.
3
В тумане передвигались, выставив вперед руки, переговариваясь вполголоса. Люди радовались наступившей передышке и возможности отдохнуть. Солдаты, гремя котелками, собирались группами, садились в кружок у огня и обжигались кипятком, балагурили.
Тепло расслабляло их, и они, забыв о турках, извлекали кисеты, дружно дымили турецким табаком. В огонь подкладывали экономно из запасенных днем сучьев. Бабу сидел на снегу, подложив под себя бурку, а шапку натянув на лоб.
— Эх, теперь бы домой, да на печь взобраться, выдрыхнуться.
— Ишь, чего захотел!
— Господа, не желаете в баньку?
— В гости бы к болгарам податься...
— Да чего там... Вот нас встречали болгары, словно князей,— проговорил усатый унтер.
— А может, ты и есть князь? — хихикал сосед унтера, пластун, с длинным птичьим носом.
Засмеялись беззлобно, но унтер не смутился; он сидел на пустом ранце, расставив ноги.
— Так вот, вошли, значит, мы в Тырново, а нам навстречу валит само духовенство, а за ними болгары, тьма-тьмущая... Да с цветами, кувшинами... Мда! Еще бы разок туда!
— А дальше?
— Дальше, браток, воевали... Небось, не к теще на блины спешили!
— Тю, воевали! Да турок от нас драпал, не чуя ног...
Унтер скосил взгляд на соседа-пластуна.
— Драпал!.. Значит, в отряде Гурко я был поначалу. Ну вот. Перевалили мы хребет да покатили к Казанлыку. Ну, идем, значит, и тут ба-бах... Глядим — турки. Тут нам команда дадена была развернуться в боевой порядок. Развернулись, значит, перекрестились да вперед — арш! Ух и палили, ух и палили турки. А потом мы как ринулись, как навалились на него, да как сбили его, и покатился он. Ну и погоняли его по оврагам! Убитых было — мать честная!, а раненых еще боле. А все почему? У нас в цепи стрелки были что надо. Турок бежит, ему прицелиться некогда, и в небо палит. А жара страшная... Добежали, значит, мы до Казанлыка ихнего...
— Не ихнего, а болгарское оно,— вставил сосед-пластун.
— Ну вот, добежали, выходит, мы до Казанлыка и остановились. В город не вошли, а ну, как ловушка нам уготовлена? Послали узнать, чего там и как? Эх, мать честная, как повалили к нам болгары, чуть не задушили, все обнимают, целуют... За тот раз на всю жизнь нацеловался!
— Небось, все к девкам лез,— хихикнул все тот же пластун.
— А то! — поддержали шутку!
— Ишь, исцелованный...
Накрутил унтер ус на палец, покачал головой, а глаза смеются.
— У ратуши, значит, батальон турков ждет нас, умоляет взять в плен. Взяли, чего там... А народ все валит да несут хлеба, сыру, молока, вина... Потом, глядим, коней под седлами нам подвели, просят: «Возьмите себе, это турки оставили». Мне, значит, гнедой попался с красным чепраком. Такой норовистый, все укусить хотел... Вот, брат, было дело, как князей каких встречали. У каждого дома останавливают, мужчины вином потчуют, а бабы вареньем. Ну, а девки, как положено, цветы нам дарят... Эх, а красавиц в Казанлыке сколько! Бабы больше в платьях, а молодки в шароварах шелковых... Командир видит такое дело и повел нас в чисто поле. Стали, значит, бивуаком у города, а болгары туда... Ну и пожили мы тогда!
Рассказчик поднял котелок, обжигаясь, сделал глоток и снова придвинул к огню. Бабу стоял за его спиной. Он вытащил из-за пазухи сухарь, подкинул на ладони и протянул унтеру. Но тот отстранил руку Бабу и продолжал рассказ:
— Отсель мы подались по шоссе... Для обоза удобно было идти по нему. Думали, так и будет впереди нас дорожка укатанная. Ан нет. Турок запер проход в ущелье и — баста. А мы думали, его высокоблагородие турок разбит! Офицеры разделили нас да пустили в обход, с тылу, значит. Идем, а что поделаешь, коль приказ вышел?
Карабкаемся в гору, устали, клянем султана-басурмана. Сбили, значит, турка с позиций, да и ворвались в лагерь. Глядь, а он белый флаг, значит, выкинул, мира запросил. Офицер наш погнал парламентера до него. Турки цап его, прижали, а парламентер из вольноопределяющихся, возьми и выложи секрет: нас-де два батальона. Эх, мать честная, как вдарил по нас турок, залп за залпом, да в упор, так и полегли рядами братцы. Стон, крик, а он больше картечью бьет. Ух, и обозлились мы, да как бросились в штыки, как подняли их... Дрались мы, что звери! Потом, значит, подоспели наши... Тогда убили полковника Климанто-вича, в голову угодила пуля-дура. Ну и кляли мы Гурко, что послал нас в зоду, не зная броду, и артиллерии не придал. А ты говоришь: «драпал».
Неприятель начал пальбу, а тут еще буря поднялась, ветер валит деревья. Ревет все! Мда! Было дело жаркое, полегло наших много, ну, а их — поболее!
Сидели молча, каждый думал о своем...
4
Перед генералом Радецким на низком столе лежала толстая, похожая на конторскую, книга. Бисерным почерком выведено: «Дневник. Шипка. 1877—78 гг.». Генерал раскрыл дневник, перелистав до нужной страницы, задумался. Потом придвинул чернильницу, начал писать. Строка ложилась к строке. «В долине, не скрываясь, стали накапливаться войска Сулеймана-паши. Что же намеревается делать сей главнокомандующий? Какой маневр готовит он? Надо полагать, он стремится через Шипку перевалить, захватить Тырнов и войти в связь с западной и восточной армиями, что у Плевны и на реке Кара-Ломе.
Наше положение угрожающее. Мой 8-й корпус слаб и не окажет серьезное сопротивление Сулейману-паше, к тому же корпус разбросан. Удержит ли Столетов со своим четырехтысячным отрядом Шипку? Орловский полк, часть Брянского и болгарские дружины стойко обороняют высоту, но сколько они продержатся без существенной им помощи? Столетов доносит, что изнемогает от отчаянных атак турок. Главнокомандующего убедили в необходимости концентрировать войска для предстоящей обороны Шипки. Войска прибывают из Тырнова в Габрово.
В Габрово прибыл и я. Своими глазами видел трагическое положение Столетова. Приказал направить к нему на лошадях вторую роту 16 стрелкового батальона.
Еще через день, слава господу богу, подошли Житомирский и Подольский полки с артиллерией. За ними подоспели волынцы. Они стали бивуаком в двух верстах от места предстоящего боя. Шипку надо удержать!
Бой начался 9 августа. Неприятель предпринял десять атак. Одиннадцать-двенадцать атак! Семь тысяч триста человек против 25 тысяч низами. Нижние чины и офицеры были храбры до отчаяния. На поле брани решалась честь Руси!
На горе св. Николая стойко держится граф Толстой. С семью ротами орловцев он отбил восемь атак 14 таборов во главе с Сали-пашой.
У «Стальной» князь Вяземский, получив ранение, остался в строю. Депрерадович с пятью ротами брянцев и двумя дружинами болгарского ополчения дает отпор аскерам Реджиба-паши. Полковник Липинский, имея под началом 20 нижних чинов, подбирает 150 раненых, идет в атаку на превосходящего противника и отбивает траншеи. Брянцы под командой поручиков Кончиалова и Гинея ударили в штыки. Атаки турок все яростнее. Они длятся пять дней.
Делаю ставку на резерв. Это рота (всего-навсего!) Волынского полка. Вот она рассыпалась широкой цепью и пошла вперед. Уповаю на господа бога! Он услышал мои молитвы: турки, будучи уверены в победе, увидели волынцев и отступили.
Бой продолжался шесть дней и затих четырнадцатого августа. Теперь же зима. Холод. Нижние чины и господа офицеры раздеты: подвели интенданты. Сидим на сухарях и конине. Скудную еду готовят в ущельях ночью. Днем некогда, перестрелка не прекращается.
