На даче, к удивлению Юлия Борисовича, Толстяков пригласил его наверх, к себе в спальню.
— Мне хочется доверительно поговорить с вами об одном важном деле, — начал Василий Петрович, усадив Никонова в кресло и прохаживаясь по комнате.— До вас, несомненно, уже дошли слухи о весьма неприятном разговоре, который был сегодня у меня с Акуловым... Кстати, он и о вас отозвался не очень лестно.
Никонов сидел съежившись... Неужели, почувствовав силу Власова, Василий Петрович переменил тактику и хочет найти с ним общий язык, а его, Юлия Борисовича, сделать козлом отпущения? А почему бы и нет? От него всего можно ожидать...
—- Мне кажется,— продолжал Василий Петрович,— вы не испытываете особой симпатии к Власову, и, если хотите, это свидетельствует о вашей проницательности. Власов — наглец, причем умный и ловкий наглец, его не так просто скрутить. Особенно теперь, когда Акулов целиком на его стороне. Он дал мне прямую директиву: всячески поддерживать Власова и опыт комбината распространять на другие фабрики!
—- Мы, кажется, с вами предвидели это еще раньше!—У Никонова вырвался вздох облегчения.
— Правильно, предвидели, но, к сожалению, сделать с ним ничего не могли. Никто не согласился бы снять с работы лишь недавно назначенного директора, который правильно взялся за дело, обеспечил выполнение плана. А то, что он не в меру заносчив, ни с кем не желает считаться и к тому же азартный экспериментатор, тогда не имело значения. Теперь — другое дело. Но беда в том, что сейчас мы по нашей инициативе ничего предпринять не можем, особенно при сложившихся обстоятельствах. Единственное, что нам остается,— это использовать отсутствие Акулова: он уезжает в отпуск на полтора-два месяца. Срок достаточный.
— Простите, Василий Петрович, я вас не совсем понимаю...
— Власов истратил четыреста тысяч рублей оборотных средств на реконструкцию красильно-отделочного цеха. У меня есть на этот счет точные сведения. В ближайшее время потратит еще,— не такой он человек, чтобы остановиться на полдороге. Налицо грубое нарушение финансовой дисциплины, преступление! За такие художества полагается снятие с работы и даже привлечение к уголовной ответственности. Нужно, чтобы кто-нибудь со стороны занялся этим, проявил инициативу. Власов рассчитывает закончить реконструкцию и показать товар лицом: мол, победителей не судят! А наша задача — опередить его... Вы меня поняли? — остановившись перед Никоновым, Василий Петрович не сводил с него глаз. Ведь у нас есть всевозможные контролирующие органы, работа которых заключается в том, чтобы получать сигналы и реагировать на них...
— Теперь я все понял! — Глаза Юлия Борисовича заблестели.— Все будет сделано в лучшем виде!
— Будьте осторожны. И не в ваших и не в моих интересах, чтобы хоть кто-нибудь вас заподозрил.
— Не беспокойтесь, не маленький!..
На следующий день Юлий Борисович настукал двумя пальцами на портативной пишущей машинке обстоятельное донесение без подписи на имя министра Государственного контроля «о художествах директора Московского комбината Алексея Власова и о его покровителях».
А еще через пять дней он вылетел на самолете в Сочи.
4
Сергей давно ждал этого предложения и с готовностью согласился поехать в Дом инвалидов к Ивану Васильевичу.
В воскресенье, рано утром, Милочка зашла за ним и Леонидом. Она была в легком пальто, голова повязана косынкой, на ногах простенькие туфельки без каблуков. Во всем ее облике было что-то новое — более простое, милое, делавшее ее *в глазах Сергея еще привлекательнее.
Аграфена Ивановна заставила Милочку сесть за стол и позавтракать.
— Ты с моего Сергея бери пример,— посмотри, как он уплетает кашу! Леонид тоже ничего, научился есть по утрам. А как же иначе! Рабочему человеку нельзя с голодным желудком,— приговаривала она, накладывая пшенную кашу на тарелку Милочки.
После завтрака, когда они собирались уходить, Аграфена Ивановна принялась укладывать им в1 авоську хлеб, колбасу, яйца, большой кусок пирога.
— Зачем вы беспокоитесь? — запротестовал Леонид.— Мы зайдем по дороге в «Гастроном» и купим, что надо.
— Нечего таскаться по магазинам, домашнее-то всегда лучше! Смотрите, долго не задерживайтесь, возвращайтесь засветло — вам завтра на работу.
Прощаясь, Милочка в каком-то внезапном порыве обняла ее, поцеловала в щеку и убежала.
Аграфена Ивановна посмотрела ей вслед с доброй, грустной улыбкой.
Она <все еще никак не могла оправиться после болезни. Появилась одышка, по ночам болело сердце. Но, боясь встревожить сына, она молчала...
Вагоны электрички были переполнены, пришлось стоять в тамбуре. Было жарко и душно.
— Как хотите, а я куплю автомобиль! — сказал Леонид, когда электричка тронулась.— Терпеть не могу путешествовать в тесноте!
— Лучше самолет,— пошутил Сергей.— Тебе, выдающемуся атомщику, в будущем не грешно завести собственный реактивный самолет.
— Нет, «Победа» мне больше по душе! Оборудую фургон-прицеп со спальней и кухней и каждое лето бу* ду путешествовать по югу. Где захочу, там и остановлюсь. Надоест — кати дальше!.. Поедешь со мной, Милочка?
— В твоем фургоне вряд ли трое поместятся! — Милочка лукаво взглянула на брата.
— Я только тебя приглашаю!.. — Леонид смутился.
Сергей чуть не расхохотался. «Вот где, оказывается,
собака-то зарыта! Хитер Леня, ни слова не говорил. Ну, погоди, я еще поиздеваюсь над тобой!»
Лес начался сразу же за железнодорожной платформой. Кроны высоких деревьев купались в золотистых лучах солнца. В кустах орешника пел свою незамысловатую песенку зяблик. Разрумянившаяся Милочка то и дело убегала с дороги — нарвать цветов.
— Ну, знаешь, мы этак и до -вечера не доберемся!— заворчал наконец Леонцд, вспомнив наказ Аграфены Ивановны — вернуться засветло.
— Здесь так хорошо! По-моему, человек должен всегда жить ближе к природе,— сказала Милочка.
— Надоест,— возразил Леонид.
— У тебя, Леня, совершенно отсутствует чувство красоты!
— Неправда, иначе ему не приглянулась бы Наташа,— сказал Сергей.
— Она тебе тоже нравится? — Милочка искоса посмотрела на Сергея.
Леонид ускорил шаги и опередил их.
— Наташа хорошая девушка, и все же...
— Почему не договариваешь?
— И все же лучше тебя нет!
Милочка отвернулась, пряча от Сергея лицо...
Недалеко от Дома инвалидов их догнала грузовая машина. Шофер затормозил и, высунув голову в окошко, приветствовал Леонида, как старого знакомого.
— Леонид Иванович, мое почтение! Папашу навещать?
— Да, к нему...
—. Довезу!
— Куда? Осталось всего пятьдесят шагов!
— И то правда!.. Ну, будьте здоровы! Передайте от меня привет.— Шофер дал газ, и машина помчалась вперед.
В этот теплый, солнечный день большинство обитателей Дома инвалидов находилось в саду. Одни сидели в колясках, другие лежали на топчанах в тени, и только одиночки медленно прогуливались по аллеям.
При виде их у Сергея невольно сжалось сердце. Вот люди, пожертвовавшие всем, совершившие великий подвиг ради освобождения человечества от фашистского плена... «Закон такой будет издан, чтобы все винтовки, пушки, танки и другое вооружение сдавать в сплав, а только по одной штуке каждого вида оружия хранить в музеях...» — вспомнились ему слова отца.
— Леня! Милочка! — послышался чей-то голос.
Сергей оглянулся и увидел человека в коляске. Ноги его были укрыты одеялом.
—- Познакомься, папа, — сказал Леонид, — это мой друг Сергей Полетов, о котором я тебе столько рассказывал!
Сергей протянул было руку, но, вспомнив, тут же опустил ее, мучительно покраснев.
Иван Васильевич сделал ©ид, что не замечает его смущения.
— Мы с ним давнишние знакомые! — сказал он. — Могу, друзья мои, похвастаться: вот хирурги сделали мне палец.— Он вытащил из-под одеяла обрубок правой руки.— Смотрите, я свободно держу ложку и ем без чужой помощи, перелистываю страницы книги и даже спички зажигаю. Если такое же приспособление сделают на левой руке, будет совсем хорошо. Двумя рука* ми можно и тележку покатать... Однако ты здорово ,вырос, Сережа, совсем мужчиной стал!
