Час шел за часом, колонны Девеля не было. Сражение превращалось в бессмысленную бойню: равные по численности противники уничтожали друг друга в бешеной перестрелке, и ни у кого не было сил, чтобы завершить это дело, измотавшее и атакующих, и обороняющихся.

Уже в сумерках прискакал артиллерийский офицер и сообщил, что Девель, не дождавшись бригады, отвел войска свои на исходные позиции. Так был сорван план захвата Кизилтапы.

В таком гневе командующего корпусом не видывали. Стены дрожали от его голоса:

– Эк-кой пистолет! Храбрец! В палатке он храбрец! Когда его в бою видали?! Разжалую! Под суд отдам!

Ни разжаловать, ни отдать под суд струсившего генерала у Лорис-Меликова власти не было. Он только отстранил Девеля от командования отрядом и срочной депешею в Тифлис потребовал от великого князя незамедлительной замены Девеля в этой должности.

Когда депеша была доставлена в Тифлис и генерала Обручева как представителя Главной императорской квартиры ознакомили с ней, он приступил к решительным действиям. Дождавшись возвращения августейшего семейства с вод, он добился аудиенции у главнокомандующего с глазу на глаз. Выглядел генерал-фельдцейхмейстер великолепно: он хорошо отдохнул, посвежел и будто лет пятнадцать сбросил – ну никак не дашь сорока пяти! Взгляд его излучал изысканную доброту и благожелательность и как бы заранее, еще до просьб и жалоб, раздавал щедрые согласия со всем, что ему будет сказано. Лишь бы отвязались поскорее и не мучили никакими сложностями, никакими трудными вопросами.

– Ваше высочество, – начал Обручев, – меня крайне тревожит положение дел на нашем театре.

– Да-да, Николай Николаевич, вы совершенно правы, я уже сколько телеграмм отправлял его величеству – войск катастрофически не хватает…

– Дело не только в этом. Я хотел бы понять, с кем воюет Главная квартира Кавказской армии. С турками или с Лорис-Меликовым? Штаб армии совершенно неудовлетворительно распределил войска перед началом кампании. Мы потеряли время, дали Мухтару-паше провести мобилизацию, а теперь, когда Действующий корпус находится в положении затруднительном, вокруг его командующего плетутся какие-то интриги. Я слышал, в чью-то голову взбрело переподчинить корпус Тергукасову и продолжать кампанию с базой в Игдыре. Это безумие, ваше высочество. Мало того, что ваш штаб ставит в двусмысленное положение и Арзаса Артемьевича, и Михаила Тариеловича, но лучшего подарка туркам, нежели переформирование корпуса в разгар войны, придумать невозможно! Я вынужден буду доложить об этом в Главную императорскую квартиру.

Испуг мелькнул в глазах главнокомандующего. Он представил себе, какая ответственность свалится на его плечи, осуществи он эту идею де Курси, еще вчера казавшуюся и ему, и князю Мирскому столь заманчивой. Впрочем, Михаил Николаевич легко отказывался от любых планов, едва почувствует исходящую от них хотя бы тень угрозы для своего положения или источник малейшего беспокойства.

– Видимо, предположение, о котором вы мне только что сказали, обсуждалось в мое отсутствие. Вы, несомненно, правы – неловко вмешиваться в дела Действующего корпуса в столь трудное для него время.

– К сожалению, результат этой возни вокруг корпуса уже налицо. Генерал Девель осмелился не подчиниться приказу командующего и сорвал операцию по возвращению важной позиции на высоте Кизил-тапа. Позвольте посоветовать вам, ваше высочество, утвердить решение Лорис-Меликова об отстранении Девеля от командования Ардаганским отрядом. Генерал Лазарев, о котором хлопочет командующий Действующим корпусом, как мне представляется, гораздо уместнее в этой должности.

– Но позвольте, Николай Николаевич, что ж это будет? Армянин на армянине и армянином погоняет!

– А вы хотите, чтобы русскую армию турок погонял? Нам, ваше высочество, решительно безразлично, к какой национальности принадлежит генерал, способный побеждать врага.

Нам – то есть императору и военному министру. Так следовало понимать слова Обручева, так их и понял сообразительный великий князь.

Между Баш-Кадыкляром и Карсом расположена горная цепь с малоприступными от природы возвышенностями – Аладжинскими, Авлиарскими, Визинкевскими. Мухтар-паша, остановив преследование Действующего корпуса, сосредоточил там главные свои силы. Все лето на Аладжинских высотах и на Авлияре шли фортификационные работы. Создавалась мощная база для защиты Карса и, по возможности, которую Лорис-Меликов активным своим отступлением все никак не предоставлял противнику, контрнаступления и вторжения в пределы Российской империи. Подарок Девеля, Кизил-тапа тоже ощерялась укреплениями.

Еще в июле штаб Действующего корпуса разрабатывал планы овладения Аладжинскими высотами. Велась активная разведка, поиски специальных отрядов прощупывали оборону, время от времени терзая отдельные ее участки. Генерал Лазарев, сменивший Девеля, по прибытии своем в корпус отлично организовал это дело. Он порядком истомился в первые месяцы войны, командуя бездействующими войсками в приграничных уездах и осаждая Тифлис нервными, беспокойными требованиями снять свои гарнизоны с мест и немедленно отправить в пределы Турции. Боевой генерал, рожденный для сражений и побед – смелый, быстрый и точный в мгновенных решениях, принимаемых по ходу дела, не в меру, правда, тщеславный и крутоватый характером, Иван Давидович был смертельно оскорблен холодным молчанием главнокомандующего и даже на Лорис-Меликова затаил обиду. Как это так: командующий корпусом – и не может добиться простейших вещей! Впрочем, сейчас не до обид – за дело Лазарев взялся с азартом, и его присутствие в корпусе очень быстро ощутил Мухтар-паша. Он теперь не осмеливался ни на какие набеги на наш лагерь, гадая каждое утро, откуда ему ждать опасности.

В конце августа, после освобождения от турок Сухуми, главнокомандующий отважился, наконец, и то под давлением Лорис-Меликова и генерала Обручева, снять часть войск с Черноморского побережья. А к исходу сентября пришли, наконец, из России казачья и Московская гренадерская дивизии и еще четыре батальона для охраны путей сообщения. Теперь можно было думать о наступлении.

Операция готовилась с особой тщательностью. Разрабатывал ее Обручев сам, разумеется, с помощью штаба корпуса, офицеры которого прекрасно знали местные условия, иные еще с прошлой войны. Командующий корпусом, ежевечерне принимая доклады о ходе дела, с трудом сдерживал нетерпение – хотелось немедленно ввязаться в схватку, отметить за унижение в Зивине, отобрать назад Кизил-тапу. Но крепился, держал себя в руках и чем острее чувствовал нетерпение, тем въедливей искал изъяны в планах будущих атак.

План операции восхищал смелостью и строгой логикой. Наступление, по нему, должно вестись тремя колоннами по центру и левому флангу, на правом же следовало лишь сковывать силы противника, не давая ему перебросить в поддержку слабых мест ни единого взвода. Справа же должна была вступить в действие обходная колонна и ударить в тыл.

Наконец подготовка была завершена, командиры колонн получили диспозицию, и на 20 сентября назначено было выступление. Накануне командующий корпусом один, без свиты, объезжал войска.

Московские гренадеры завтра вступают в бой в первый раз. К ним и направился Лорис-Меликов.

Жизнь в лагере москвичей вроде ничем не отличается от вчерашней. Где-то слышится перебранка – это денщики двух офицеров не поделили господское имущество и препираются, чья это сапожная щетка:

– У его благородия с рыжим волосом, а твоя вся черная была.

– Да протри глаза! Где там рыжий волос?

– А вона. Ты его, шельмец, ваксой замазал… И раздраженный голос из палатки:

– Да прекратите вы лаяться, дурачье! Завтра вам турки покажут рыжий волос.

– То завтра, ваше благородие. А порядок всегда быть должон…

Где-то – здоровый солдатский гогот в добрый десяток луженых глоток. Ротный шут и балагур травит байки.