Впоследствии им часто приходилось сталкиваться по служебным вопросам, и Салман с удивлением убедился, что Джафри лишен обычной для чиновников грубости. Он разговаривал с подчиненными очень мягко, улыбаясь. Благодаря этому ему удалось, не вызывая недовольства, заставлять их работать и во внеурочные часы. Этому он за год практики в Америке научился прекрасно. Если Джафри хотел задержать Салмана после окончания рабо-чего дня, он обычно говорил:

—      Мистер Салуман, могу ли я осведомиться, что вы намереваетесь делать сегодня вечером?

Салман понимал, в чем дело, и, если даже и намечал что-нибудь на этот вечер, поспешно, чтобы не рассердить Джафри, отвечал:

—      Я сегодня совершенно свободен.

—      Не разрешите ли вы мне в таком случае отнять у вас несколько часов времени? — продолжал Джафри и тут же поручал Салману какую-нибудь работу.

Очень часто он вызывал подчиненных своего отдела на работу по воскресеньям и по праздничным дням. В таких случаях он обычно заказывал через вахтера чай в соседнем кафе, угощал служащих чаем, американскими сигаретами (других он не курил) и «обрабатывал» каждого по очереди.

—      Мистер Салуман, не соблаговолите ли вы заглянуть в свою записную книжку. Мне хотелось бы знать, какие у вас планы на воскресенье. Мне думается, что вы не любите валяться в постели, а для пикника погода неподходящая.

Салман, не глядя в записную книжку, отвечал:

—      Я совершенно свободен в это воскресенье.

Джафри одобрительно похлопывал его по спине и, улыбаясь, говорил:

—      В таком возрасте молодым людям не нужно быть слишком благочестивыми.— Затем, переждав минуту, он, изображая на лице большое сожаление, переходил к главному:— Если у вас непраздничное настроение, не могу ли я надеяться на то, что вы, вместо того чтобы тратить ваше драгоценное время в постели, пришли на службу. Если это возможно, вы сделаете мне личное одолжение.

Когда тебя так просит начальник, разве можно ему отказать. Салман, как и -другие работники отдела, выполнял все его просьбы. Бывало и так, что Салман твердо решал не соглашаться больше исполнять бесконечные просьбы Джафри, но, очутившись с ним с глазу на глаз, не мог отказать.

Дела в отделе Джафри, разумеется, шли отлично. Компания, помимо полутора тысяч рупий ежемесячного вознаграждения, оказывала Джафри еще целый ряд знаков внимания. Дом, в котором жил Джафри, построила ему компания, «шевроле» тоже подарила компания, кроме того, сверх зарплаты он каждый месяц получал триста рупий на всякие расходы. Словом, жил он прекрасно, вращался в самом высшем обществе.

К Салману Джафри относился с особенной симпатией, а может, ему только так казалось. Во всяком случае, разговаривал он с ним всегда очень приветливо. Если Салман допускал ошибку в делах, Джафри не сердился, а вызывал к себе в кабинет и мягко предлагал переделать работу.

—      Мне думается, что вы в эти дни чем-то обеспокоены. Не позволите ли вы мне узнать, что случилось, и предложить вам свою помощь? — начинал он.

И когда Салман принимался уверять его, что он ничем не обеспокоен, Джафри продолжал:

—      Вы видите на полях мои пометки? Я хотел бы знать, в какой степени вы с ними согласны?—И, не ожидая ответа на свой вопрос, заканчивал: — Могу ли я надеяться, что впредь вы не будете предоставлять мне возможности черкать красным карандашом на полях?

На урду он говорил именно так, потому что сначала составлял фразу в уме на английском, а затем переводил ее. Такую манеру он избрал себе, чтобы как-то выделиться, не быть похожим на других. К слову сказать, Джафри кончил Алигархский университет, где урду был одним из основных предметов, и знать его он должен был прекрасно. В годы юности он даже писал на урду стихи.

Университетские девушки считали его преемником Ни-ралы . Теперь девушки называли его Дон Жуаном, и действительно, когда он вечером, разодевшись, выезжал, на своем «шевроле», сердца многих местных Джулий замирали от восторга.

День ото дня Джафри нравился Салману все больше и больше. Он не заметил, как стал боготворить своего начальника и подражать в манерах этому удачливому молодому человеку.

Как-то возвращаясь с работы, Салман не смог сесть в автобус: на остановке было слишком много народу. Он долго простоял в очереди, но потом, потеряв надежду, отправился пешком. Глядя себе под ноги, он устало брел по тротуару, как вдруг к нему почти бесшумно подкатила сверкающая машина. За рулем сидел Джафри. Он позвал Салмана.

—      Если вы не настроены на пешую прогулку, я буду рад подбросить вас до дому,— сказал он Салману и распахнул дверцу.

Салман сел рядом с ним на переднее сидение. По дороге оба молчали. Джафри спросил Салмана адрес и стал напевать модную песенку из американского кинофильма.

Выходя у порога своего дома из машины, Салман подумал, почему бы ему не пригласить Джафри на чашку чаю. Дрожащим голосом он сделал это предложение. Джафри, поразмыслив о чем-то, согласился.

Они поднялись наверх. Дверь им открыла старушка служанка, одетая в невероятно грязное платье. Салман разозлился, ему стало стыдно перед Джафри. Жены нигде не было видно. Он извинился перед гостем и пошел в спальню. Рахшида лежала в постели.

—      Рахши,— едва переступив порог, обратился к ней Салман,— я пригласил мистера Джафри из своей конторы. Чай мы будем пить в гостиной.

—      Хорошо, я пришлю чай туда,— привстала та на кровати.

—      Бога ради, не присылай со старухой и скажи ей, чтобы она хоть изредка мылась. Джафри такой изысканный человек, и, если чай принесет эта грязнуха, он еще не станет его пить.

—      Хорошо, я сама принесу.

Салман окинул жену придирчивым взглядом. На ней было домашнее платье, это ему не понравилось.

—      Ты приоденься, очень уж простенькое платьице на тебе. Ну, мы ждем тебя с чаем.

Он вернулся в гостиную, где Джафри сидел, нетерпеливо перелистывая журналы. Салман молча сел рядом.

Взгляд Салмана вдруг упал на диванную подушку, лежа-щую рядом с Джафри. Чехол на ней был грязный. «Что подумает Джафри при виде такой подушки?» — ужаснулся Салман. Ему хотелось как-нибудь незаметно спрятать ее. Мысли его были заняты этой проблемой, но легкий порыв ветра колыхнул занавеску, и Салман забыл о подушке: в глаза ему бросились ржавые пятна по краям занавески. Он не выдержал и, проклиная в душе старуху служанку, встал и отдернул занавеску, чтобы пятна не были видны.

Чай задерживался. Джафри уже несколько раз смотрел на часы, но Салману ничего не говорил, хотя нетерпение его уже было ясно видно. Салман нервничал.

Минут через двадцать служанка принесла чайный прибор. Она уже сменила платье и выглядела более или менее опрятной. Салман немного успокоился. Наконец, в легком светло-голубом сари появилась Рахшида. Она была очень мила, и Салман, знакомя ее с Джафри, удовлетворенно улыбался. Казалось, он хвастался новым домом, красивой машиной или породистой собакой.

Джафри пытался завязать с Рахшидой разговор, но она так смущалась, что он вынужден был прекратить свои попытки. Рахшида сидела, не поднимая глаза, зато Салман разливался соловьем. Он подтрунивал над женой, ни с того ни с сего громко смеялся.

Вскоре после чая Джафри, сославшись на срочное свидание, поблагодарил хозяев и откланялся. Салман проводил его до машины.

Прошло несколько дней. Незадолго до окончания рабочего дня Джафри подошел к Салману.

—      Салуман, скажите, что это подавали к чаю у вас

в тот день? — он с минуту помолчал.— Если не ошибаюсь, это были пакаури*?

—      Да, это были пакаури,— улыбнулся Салман.— Вам понравились?

—      Они, кажется, пришлись мне по вкусу. Не угостите ли вы меня чаем и сегодня? Но только обязательно должны быть пакаури. Я могу ради них пожертвовать своей лучшей программой вечера.

* Пакаури — жареные лепешки с начинкой из гороха и пряностей.

282

Салман с радостью пригласил его на чай.

По окончании рабочего дня Салман и Джафри поехали вместе. В этот вечер Джафри был в ударе — рассказывал анекдоты, всячески старался рассмешить Рах-шиду и Салмана.