С Димоном вместе я ни разу не лежал. Хотя пересекался. Один раз его выписывали, он пролежал всего неделю, а меня, наоборот, положили.

У Соловья радости полные трусы! Стоит вместе со своей маманькой, как он любил её называть и хохочет:

- Ну вот этого туды! - показывает на себя и на дверь на выход, - а этого сюды! -показывает на меня и на входную дверь в отделение.

Мне конечно не до смеха, но не бить же за это Димона!

В другой раз меня выводят к бабушке - одеваться на выписку. Звонок в дверь и голос дежурной медсестры:

- Примите больного!

В общий коридор вваливается Соловей и усаживается на диван в больничной пижаме.

- Ну вот, этого - туды, а этого - сюды! - в отместку передразниваю я Вадима. Пончик тихо посмеялся себе в нос.

Потом он рассказал мне, что пролежал дольше всех своих попаданий, аж три недели! Три раза ему зав.отделением Вадим Михайлович "любя" назначал сульфозин, от которого бедняга так мучился, что падал в туалете плашмя, разбивая о толчок себе лоб. Чего тогда он начудил, что его так "надолго" оставили, я по сей день толком не помню.

"Надо же! Три недели! - с сарказмом думал я. - Целых три недели пролежал, самый большой срок за все попадания! Как же везёт дуракам!"

Больше Димон никогда туда не ложился, до самой смерти.

Через год я попал в очередной переплёт вместе со своей честнòй компанией. После очередного пребывания в стационаре я заявил промкомбинатовскому врачу, что нет сил работать в швейном цехе подсобным рабочим. Евгения Александровна перевела меня на время в картонажный цех, где в свободное от погрузки время около десятка дурачков вальцевали заготовки для коробок. Затем они уходили в соседний цех, где на специальных станках их скрепляли, а потом отправляли на производства. В отделения тоже отвозили заготовки, где больные, занимавшиеся трудотерапией, в столовых скрепляли их с помощью шила, специально выданного на время работы больничным инструктором. Одному из зажуливших шило принудчиков достался от зав.отделением сульфозин в высоких дозах. Спасло принудчика лишь то, что он был очень сильный и выносливый мужик.

- Михал Иваныч! Отмени уколы! - хромая от серы, попросил усатый на обходе.

- Всё нормально, - врач в ответ кивнул головой, а больной назидательно произнёс нашему инструктору:

- Аннушка, за твоё шило я уже расплатился сульфозином в кубах - пять, восемь, десять и десять...

- Угу, - ответила ему Анна Ивановна, а я от удивления был просто в шоке.

В картонажном цеху вальцевала заготовки ещё одна немолодая женщина, которую приводили из лечебного (не помню под каким номером) отделения. Сальные, непричёсанные с проседью волосы, тёмные глаза, руки дрожали от нейролептиков. Она была значительно меньше меня ростом и казалось полностью передо мной пассивной... Мне хотелось прижать её к себе, залезть под халат, под трусики, зайдя куда-нибудь за угол, и там вступить с ней в половую связь.

- А ты что не вальцуешь? - спросила она меня, отвлекая от моих воображений.

- Катай! - зло сказал мне один дурачок.

- Так, почему не работаешь? - подошла ко мне мастер цеха. Я же, уставившись на зрелую, больную женщину с дрожащими руками, продолжал "плавать" с ней в своих облаках.

После получки мы договорились встретиться впятером: я со Светкой, Саня Амяльев с Надькой и Димка Мельников. Мельник хвастался, что ему продают вино без паспорта, хотя на тот момент ему едва исполнился 21 год. Именно с этого возраста меченый в то время издал приказ отпускать всем лицам спиртные напитки. Увязался за нами и Димон Соловьёв. Светка не раз уговаривала Вадима идти домой, нести деньги своей матери, но тот лишь плечом пожимал. Скучно было, видимо, одному идти на свою остановку, да ещё и ехать целых полчаса до дому. У проходной нас встретил Гоша Ухин, старше меня лет на пять, и сообщил, что на Михайловской с двух часов уже вовсю торгуют красным сухим вином по 3 р.80 коп за бутылку и водкой за 10 рублей. Мы рванули со всех ног, у Светки по дороге снова случился припадок. Мы с Надькой держали её как могли, пока не прошло. Возле штучного толпился народ - Игорь и верзила Мельников пошли занимать очередь. Света в последний раз попыталась уговорить Соловья идти домой. Санька Амяльев заметно трясся от страха перед Ухиным, - Надька была его бывшая девушка. Все мы надеялись, что Игорь и Мельников купят три бутылки красного и бутылку водки -тогда хватит вина на всех. Но Мельникову удалось купить только бутылку водки, а Ухин и вовсе вышел с пустыми руками, решив выпить на халяву.

- Где красное, я же больше всех вам денег дал! - возмущался я на них. Из 41 рубля я отдал девять, тремя трояками. Два рубля выпросили у Димона. Надька дала пять рублей. Мельников посчитал и отдал мне два рубля с мелочью сдачи. Делать было нечего, пришлось идти к кому-то в частный сектор за стаканом. Верзила налил себе целый стакан и быстро втянул с себя горькую жидкость "столичной".

- Димке налейте! - крикнул Гоша, показывая на Димона. Мельников налил около половины стакана Соловью - тот залпом выпил. Я на нейролептиках едва не блеванул, к тому же пили без закуски. Ухин тоже выпил полстакана, остальным не досталось. У Амяльева были и без того натянутые отношения с матерью из-за Надежды. Но Саньке хотелось секса, в чём Надька ему не отказывала.

Всей компанией мы шли по городу, размышляя, где бы ещё добыть спиртное.

Мы пытались удрать от Димона, поскольку он не вписывался в тот день в нашу компанию. Но он бежал почему-то за нами. Я был очень злой и даже слегка захмелел от этого. Оглядываясь на Ухина и Соловья, как они идут в обнимку, я представить себе не мог, что Гоша у него вытащит все деньги. Дымо был тоже заметно пьян из-за каких-то ста грамм, что раньше и позднее с ним не случалось. Всей компашкой мы зашли в бар возле ресторана "Душанбе", но пиво там продавалось на разлив с наценкой и только с закуской. Продавщица-бармен попросила нас уйти.

- Всё, мальчишки, хватит с вас! - заупрямилась она, не захотев нам налить в кружки пенного "бархатного". Ухин с Мельниковым пытались уговорить её налить в тару с собой. Но та ответила, что с собой она не наливает и у неё нет для нас тары. Светка накупила у неё каких-то лепёшек, и мы половину пожевали в дороге. На это ушла с моего кармана ещё энная сумма денег.

Проводив девчонок домой, мы оставили Соловья и Игоря, а сами, втроём - я, Мельников и Санёк Амяльев - пошли к дяде Юре (отцу Сани) в гости. Вторая жена дяди Юры нас встретила неласково. Санькин отец топтался на месте от нейролептиков, ему было трудно говорить.

Амяльев-младший начал жаловаться на свою мать, что та хочет сдать его в психушку, разлучить с Надюшкой и т.д. Отец его долго слушал, продолжая топтаться.

Мачеха наконец не выдержала и воскликнула:

- Охренела Нина Петровна совсем!

- Пап, возьми меня жить к себе! - взмолился Саня.

- Ну у отца ведь другая семья, - ответила за него мачеха, - где ты спать будешь? Да и кормить тебя мы не обязаны.

- Ну папа, сходи, разберись с матерью! - не унимался Амяльев-младший.

- Сейчас только скандал будет там ненужный, - ответил наконец его отец.

Старый и лохматый, он протянул руку к дешёвым болгарским сигаретам без фильтра. У стены стоял раскрытый старый шифоньер, из которого виднелся зелёный военный китель дяди Юры, увешанный правительственными наградами. Единственная роскошь в доме. Маленькая квартирка в двухэтажном доме на улице Подбельского говорила сама за себя. И, хотя в комнате было чисто убрано, разместиться в ней троим и вправду было негде.

Вторая жена дяди Юры (как выяснилось потом, эта была третья, а не вторая) была значительно моложе Санькиной матери, но в отличие от неё, оказалась женщиной недоброй и некрасивой: с крысиным хвостиком на голове и сама похожая на крысу.