— Замечательный звук у этого старого гонга, — сказал он леди Камилле. — Я вспоминаю, что при открытых окнах он слышен на другой стороне парка. Китайцы лучше всех делают такие вещи. Помню, отец рассказывал мне, что он из вещей, награбленных в Зимнем дворце[7] в Пекине. Великие времена! Великие времена! — И он выпил, смакуя, несколько глотков хереса.

— Не хотите ли вы сказать, сэр Джулиус, что разграбление Зимнего дворца — похвальный эпизод в нашей истории? — вмешалась миссис Карстерс.

— Дорогая леди, я просто констатирую факт, что гонг привезли из Зимнего дворца в Пекине, — возразил сэр Джулиус довольно раздраженно.

— Извините, — сказал д-р Ботвинк почтительно Камилле, в то время как шла язвительная дискуссия о событиях, связанных с Боксерским восстанием 1900 года, — но откуда бы ни происходил этот инструмент, не прав ли я, полагая, что он возвещает время обеда?

— Конечно, — ответила Камилла. — Так оно и есть.

— А почему же мы не внимаем призыву и не направляемся в столовую?

— Это никак нельзя! Бриггс еще не объявил, что обед подан. Он всегда выжидает три минуты.

— Понимаю… Так как язык гонга неясен — на то он и китайский, — необходимо, чтобы он был подкреплен объявлением, сделанным на простом английском языке.

— Простом английском, доктор Ботвинк? — не удержалась Камилла. «Странно, — подумала она, — что единственный из всех присутствующих, с кем мне легко говорить, — этот иностранец со своими забавными педантичными суждениями. Джулиус — напыщенный эгоист, миссис Карстерс — зануда, а Роберт…» Она посмотрела туда, где он стоял.

Он молча выпил три стакана хереса подряд и теперь нарочито не замечал ее.

— На простом английском языке, — повторил д-р Ботвинк. — Я знаю, что вы хотите сказать, леди Камилла. Это язык, хотелось бы вам сказать, о котором я не имею права судить. Языком Шекспира и Джонсона я, может быть, и овладел. Но то, что вы называете простым английским языком, — это ряд мычаний и вариаций одного-единственного гласного звука, при помощи которого общаются девять десятых жителей этого острова…

— Обед подан! — торжественно возвестил Бриггс, спасая историка от труда закончить предложение, которое быстро уходило из-под его власти.

— Пойдем в столовую? — сказал Роберт, заговорив в первый раз.

Обеденный стол представлял собой маленький островок в обширной комнате, и в ней, как и предсказал Бриггс, было холодно. Разношерстная компания села за стол в подавленном настроении. Роберт сел во главе стола, но не обнаруживал далее никакого желания выполнять обязанности хозяина. Он ел то, что перед ним ставили, много пил и молчал. Он не скрывал, что ему до смерти скучно, и его поведение дало тон всему рождественскому обеду, обещавшему быть на редкость нерадостным. Однако мало-помалу еда и напитки оказали свое действие. Вслед за миссис Карстерс, болтливость которой ничто не могло обуздать, гости ухитрялись поддерживать то и дело прерывавшийся разговор. И все же чувствовалась напряженность, от которой трудно было отделаться. Долгие паузы между короткими вспышками беседы были наполнены смутным тревожным предчувствием, вызванным не только холодом в столовой.

Под конец положение спас д-р Ботвинк; он сумел сделать так, что обед завершился почти оживленно, на что никак нельзя было надеяться вначале. Очевидно, вспомнив совет Камиллы, он умудрился задать сэру Джулиусу вопрос относительно ловли рыбы на мушку. Государственный деятель посмотрел на него с нескрываемым изумлением. Неужели в этом забавном иностранце — ясно читалось на его лице — есть что-то человеческое?

— А вы рыболов? — спросил он недоверчиво.

— В молодости я очень увлекался этим спортом, — сказал д-р Ботвинк кротко. — На моей родине есть недурные ручьи с форелями; конечно, — добавил он извиняющимся тоном, — их нельзя сравнить с вашими маркширскими реками, но по-своему они недурны.

— Интересно, — сказал сэр Джулиус, одним пожатием плеч сбросив со счетов все воды Центральной Европы. — Я вспоминаю…

Камилла кинула на историка благодарный взгляд. Она знала, что на тему рыбной ловли сэр Джулиус мог распространяться бесконечно долго и скучно, зато можно было рассчитывать, что хоть ненадолго прекратится это гнетущее молчание. Она не ошиблась. Джулиус тут же пустился в рассуждения о технике, трудностях и достоинствах этого спорта с точки зрения измученного государственного деятеля, отдыхающего от своих трудов. Он сравнил себя с покойным лордом Грэем, не совсем к выгоде последнего, и проиллюстрировал эту тему несколькими случаями из своего личного опыта, столь же увлекательными для слушателей, как и все рассказы рыболовов. Когда он предоставил своей аудитории поразмыслить над необычностью одного случая, д-р Ботвинк, который, казалось, слушал его лекцию с захватывающим вниманием, заметил:

— Ловля форели очень напоминает любовное приключение, не правда ли?

— То есть? — Сэр Джулиус явно был озадачен.

Миссис Карстерс, которая уделяла его монологу мало внимания, оцепенела. Даже Роберт поднял глаза от индейки и удостоил д-ра Ботвинка взглядом.

— Неужели это никогда не приходило вам в голову, сэр Джулиус? Это сравнение всегда представлялось мне исключительно точным. Посмотрите. — Он поднял руку и стал перечислять свои доказательства, загибая пальцы: — Согласитесь, что в обоих случаях вы поставлены перед необходимостью для начала пойти на хлопоты и значительные расходы, в особенности на покупку наживок и дорогих приманок, многие из которых в конце концов оказываются лишними. Затем, когда стадия подготовки закончена, за ней следует — не так ли? — период мечтаний, когда накануне событий вы предвкушаете несказанное блаженство. Третья стадия: свидание состоялось — на берегу или в другом месте, как придется, смотря по обстоятельствам. Ваша добыча перед вами, вы переживаете восхитительную агонию предвкушения и неуверенности. Но подумайте о трудностях и разочарованиях, с которыми вы можете столкнуться, и о роковых ошибках, которые вы можете совершить вплоть до последнего момента, когда успех кажется несомненным. И прежде всего не забывайте, что, как бы вы ни были искусны, вы можете потерпеть поражение из-за пассивности и робости вашей жертвы, если только не подойдете к этой задаче с тем сочетанием пыла и осторожности, которое и является даром любовника. И наконец — высший миг триумфа. Как великолепно — и как коротко!

Он закончил свою речь, осушив во внезапно наступившем молчании бокал шампанского.

— Ну, знаете ли! — воскликнула миссис Карстерс. Она покраснела и сидела еще более прямо, чем обычно.

Д-р Ботвинк посмотрел на нее с тревогой. Неужели, читалось на его лице, он опять оскорбил этих непостижимых англичан? Отведя взгляд от вида оскорбленной добродетели, он сказал примирительно:

— Боюсь, что вы не совсем согласны с моим сравнением, сэр Джулиус?

— Нет, — сказал сэр Джулиус, — нет.

Его любимое развлечение предстало перед ним в новом свете, и он еще не мог понять, обижает это его или забавляет. Чтоб оттянуть время, он тоже выпил шампанского, и вино великодушно решило за него.

— Не вполне, — продолжал он. — Потому что мне случалось поймать до полудюжины рыб за двадцать минут, а я никогда не слышал о мужчине, который…

— Сэр Джулиус! — загремела миссис Карстерс и как-то зловеще замолчала.

Камилла невольно рассмеялась, скорее всего от облегчения, и совсем неожиданно вслед за ней закатился хохотом Роберт.

Когда несколько минут спустя Бриггс подал рождественский пудинг, он застал гостей, как потом доложил Роджерсу, «такими веселыми, что и не поверишь».

Неожиданно воцарившееся хорошее настроение продержалось до конца обеда. По общему соглашению, дамы остались после десерта в столовой и видели, как драгоценному портвейну 1878 года крепко досталось от Джулиуса и еще крепче от Роберта.

Вошел Бриггс спросить, подавать ли кофе в гостиную. Его строгое лицо выразило неодобрение, когда он увидел, как Роберт выливает последние капли из графина в свой бокал. Камилла заметила это, но поняла неправильно. Роберт действительно выпил достаточно. От полной молчаливости он перешел к крайней болтливости. В известной мере это было к лучшему. В нем она узнавала того Роберта, каким он был в прошлом, — остроумного, простого и дружелюбного. Он подшучивал над политическими взглядами сэра Джулиуса и миссис Карстерс и даже был вежлив с д-ром Ботвинком. Но грань между тем, когда от выпивки добреют и когда снова впадают в озлобленность, неуловима. Ее можно перейти, и Роберт мог сказать или сделать что-нибудь совершенно непростительное.