Узнав, о чем ее просят, Ольга Ивановна согласилась, но пожелала проверить инструмент. Ее проводили в холодный зал. Открыв рояль, докторша побренчала по клавишам и объявила:

—      На этом инструменте играть невозможно.

Буржуазии было возможно, а для пролетарских детей нельзя? — багровея лицом, сурово выговорил начальник ЧК Золотов.

—      Рояль совершенно расстроен.

—      Это, должно быть, Сашка Сильченко доконал ее,— сконфуженно объяснил Гусев.— Он, значится, одним пальцем «Интернационал» тут разучивал.

—      А настроить вы можете? — спросили у докторши.

—      Нет, тут нужен настройщик.

Но человека, который мог бы настроить рояль, в рабочем поселке не было. Тогда решили послать секретаря Союза коммунистической молодежи Сильченко, как главного виновника порчи рояля, в губернский город Владимир за настройщиком. Мастера привезли, и за два фунта хлеба он наладил инструмент. Сильченко же вызвался привезти из лесу елку. Ее установили в зале. Татьяна Матвеевна и Поля Ягодка начали убирать зеленое деревце гирляндами, склеенными из разноцветной бумаги, стеклянными шариками, которые для такого случая выдули заводские стеклодувы. Работники Совдепа по нескольку раз в день заходили поглядеть, как украшается елка.

—      Тут, значится, свечки нужны бы,— мечтательно говорил Гусев.— Да где их возьмешь теперь?

—      Свечки я, пожалуй, достану,— обнадежил начальник ЧК.— С попом поговорить надо.

Какой разговор состоялся с попом, Золотов оставил при себе, но два десятка тоненьких церковных свечей передал Поле Ягодке.

Вечером 31 декабря Дом коммуны сиял всеми окнами. С утра натопленные печи источали сладостное тепло. Матери привели ребятишек. В прихожей, на первом этаже, навалом лежали пальтишки. Поля Ягодка, повязанная новой красной косынкой, разрумянившаяся от волнения и словно помолодевшая, кричала: «Постойте, постойте... Сейчас я свечки зажгу!»

И вот распахнулись двери просторного зала. Нарядная елка, сверкающая огнями, вызвала шумный восторг. Ольга Ивановна, ударив по клавишам, заиграла «Турецкий марш». Сам Никифор Гусев сказал приличествующее торжественному моменту слово. И забурлило веселье. Татьяна Матвеевна и две молоденькие учительницы завели хоровод. Пели «Смело, товарищи, в ногу», «Каравай» и протяжно-жалостливую «Слети к нам, тихий вечер, на мирные поля». Потом одна из учительниц спросила:

—      Дети, кто из вас знает стишок или песенку?

—      Я знаю песенку,— сипло отозвался черноглазый

малыш лет шести в ситцевой синей рубашке и смущенно потупился.

—      Вот и отлично,— похвалила учительница.— Как тебя зовут, мальчик?

—      Леха.

—      Это же Ленька Маринцев! — обрадовано выкрикнула Поля Ягодка.— У него отец в Красной Армии.

—      Леня, так спой же нам песенку! — сказала учительница.

Осмелевший мальчик шагнул вперед, шаркая большими подшитыми валенками, уставился ясными глазами на елку и, шумно шмыгнув носом, запел:

Тятька с мамкой на полатях,

А я, мальчик, на полу.

Тятька мамке греет спину,

А я, бедный, никому.

В зале громыхнул хохот.

Поля Ягодка, схватившись руками за живот и будто переломившись, смеялась до слез. По лицу учительницы пошли красные пятна.

—      Вот это, значится, удружил! — качал головою Никифор Гусев.

—      А я еще знаю,— окончательно осмелел отважный певец.

—      Нет, нет. Довольно,— сказала Татьяна Матвеевна.— Теперь, дети, давайте петь хором. Ну-ка! — И, как регент, взмахнув руками, начала неестественно тонким голосом:

В лесу родилась елочка,

В лесу она росла...

Тут в дверях зала появился чем-то взволнованный Сильченко. Беспокойно пошарив глазами, он нашел Гусева и, протиснувшись, зашептал ему на ухо.

Никифор нахмурился, кивнул головой одному, другому и озабоченно направился к выходу.

—      Куда? — шепотом спросила у него Поля Ягодка.

—      Ты, Пелагея, значится, займись тут. А мы — по делу...

Татьяна Матвеевна продолжала петь про зеленую елочку, детишки нестройно вторили ей, а докторша старалась подобрать мотив на рояле, что было не так-то просто. Веселье било ключом. Лишь Поля Ягодка все оглядывалась на дверь.

Гусев вернулся минут через сорок.

—      Ну, как тут? — спросил он, весело улыбаясь.— Поди-ко, уж и гостинцы пора раздавать. Ну-ка, Поля, распоряжайся.

Две женщины внесли в зал большую корзину, наполненную мелко нарезанными кусочками черного хлеба.

—      Хлеб!.. Хлеб!.. — восторженно закричали детишки.

—      Хлебушек! — зачарованно прошептала чья-то белокурая девчушка и всплеснула руками.

—      Становитесь в очередь, да не толкайтесь, всем хватит,— деловито распоряжалась Поля Ягодка.— Всем, говорю, достанется. По целой четверке и по две сушеных грушки вышло. Вот вам гостинцы-то.

Ребятишки толпились вокруг нее, тянули ручонки, и она совала в каждую руку по кусочку колючего, тяжелого, но так завлекательно пахнущего черного хлеба.

Одни ребята тут же торопливо и жадно жевали, другие, отойдя в сторонку, рассматривали черные куски, будто это были сладчайшие пряники.

После раздачи хлеба Татьяна Матвеевна стала снимать с елки стеклянные шарики и одаривать ими детей. Леньке Маринцеву она дала сразу два.

Поля Ягодка гасила догоравшие свечи. Внизу матери одевали своих ребят.

Елка кончилась. В Доме коммуны остались только свои, совдеповцы. Все собрались в кабинете Гусева.

—      Никифор, чего молчишь, что там случилось-то? — начала Поля Ягодка.

—      Что, что... Склад хлопка на прядильной подожгли.

—      Господи! Как же теперь?

—      Значится, потушили. Заметили вовремя. Я ведь Бережкову и Золотову загодя сказал, чтоб наряды усилили. Кипы три всего обгорело. А эти, которые поджигатели, через фабричный двор сиганули, но Золотов со своими ребятами и Сашка Сильченко вдогон за ними пошли. Да вот, кажись, и вернулись,— сказал председатель, прислушиваясь к топоту шагов на крыльце.

В кабинет вошли облепленные снегом, возбужденные начальник ЧК и Сашка Сильченко.

—      Ну? — спросил Гусев.

—      Все! — ответил Золотов и, вырвав из рук председателя самокрутку, жадно затянулся едким дымком самосада.— Троих взяли живьем, а двух — в том числе самого Юшку — ухлопали. Юшку-то вот Александр срезал.

—      Он по мне из нагана ударил,— сказал Сильченко,— а я по нему... Подбежали, глядим — он хрипит уже и снег руками царапает...

—      Ой, страсти какие! — охнула Ягодка.

—      А елку-то все-таки мы устроили,— усмехнулся Гусев.— Значится, верх-то за нами остался.

—      Иначе и быть не могло,— сказал Бережков.— Я так думаю, товарищ Гусев, что мы навечно теперь утвердились.

...Из тех, кто в канун девятнадцатого года устраивал эту елку, теперь, насколько я знаю, в живых осталась только одна старая пенсионерка Пелагея Андреевна Ягодкина. Да уж и тех, для кого Совдеп устраивал елку, тоже осталось немного — годы идут...

3.      НОЧЛЕГ В ЛЕСНИКАХ

По делам службы мне понадобилось съездить в деревню Лесники, расположенную в Мещерской стороне, километрах в двадцати от станции Тума. Из-за снежных заносов автобус на этом участке не ходил уже вторую неделю. Подыскав на вокзале попутную подводу, я сторговался, подождал, пока подвозчик справит свои дела, потом уселся в широкие розвальни, прикрытые овсяной соломой, и мы поехали.

В полях было вьюжно и холодно. Порывистый ветер бросал в лицо колючие вихри поземки, трепал сухие кусты чернобыльника, кое-где торчавшие из-под снега, и теребил голые, заиндевевшие ветви придорожных берез. Небо сурово хмурилось сизыми тучами.

Подвозчик попался неразговорчивый, всю дорогу он сидел, завернувшись в дубленый тулуп, и только на ухабах, когда розвальни сильно встряхивало, он всем туловищем оборачивался назад, чтобы убедиться, тут ли еще пассажир.