верить в вечно прекрасное: это освобождает ее от необходимо

сти иметь вкус...

16 ноября.

< . . . > Человек, не понимающий, что Лабрюйер — лучший пи

сатель всех времен, никогда не станет писателем.

Академия, конкурсы, премии, награды — нет ничего более

нелепого, чем это старание поддерживать и поощрять литера

туру и искусства: нельзя выращивать гениев так же, как нельзя

выращивать на грядках трюфели.

В картинах Шардена * всегда присутствует мысль — и она

в них чувствуется. Он пережил то, что изображает, в нем есть

искренняя убежденность. Отсюда и особое его очарование, стой

кое, непреходящее. У Доре совсем иное, у того все не всерьез.

И его человеческие фигуры, и неистовые сцены, и устрашаю

щие мускулы, и пейзажи, и эти сосны, и темный фон, и готика,

и новизна — все не всерьез. Это погубит его.

19 ноября.

< . . . > Великолепная деталь: после битвы при Исли * стервят

ники совершенно опьянели, нажравшись человеческих глаз —

одних только глаз, — сами трупы еще не успели достаточно

сгнить, чтобы служить им пищей. И вот птицы ковыляли среди

мертвых, спотыкаясь, падая, — совсем как пьяницы. <...>

391

Автограф Жюля де Гонкур

Воскресенье, 23 ноября.

На днях у меня был Банвиль; он приходил советоваться от

носительно одного портрета XVII века — портрет прескверный,

до того выцветший, будто время целых два столетия топталось

по нему тяжелыми сапогами водоноса.

Все так же беден и грустен, как это и полагается лириче

скому поэту. Болен, у него астма, — но по-прежнему очарова

тельный собеседник. Удивительное умение: тут же, болтая

с вами, набросать чей-нибудь силуэт, нарисовать человеческий

тип, подметить смешное. <...>

1 декабря.

Были с визитом у Сент-Бева, чтобы выразить ему благо

дарность за статью о нашей «Женщине в XVIII веке» *, по

явившуюся нынче утром в «Конститюсьоннель». Он живет на

улице Монпарнас.

Дверь — вернее, дверцу — отворила домоправительница,

особа лет сорока, с манерами гувернантки из хорошего дома.

Сначала она проводила нас в гостиную на первом этаже — гра

натовые обои, мебель в так называемом стиле Людовика XV,

обитая красным бархатом, — холодная, голая, буржуазно-баналь-

ная комната, весьма похожая на гостиную дома терпимости в

каком-нибудь провинциальном городишке. Тусклый свет еле

проникает сюда из узкого палисадника, отделяющего дом от

высокой стены, сквозь окна, затянутые сплетениями виноград

ной лозы без единого листика на чахлых почерневших побегах.

Отсюда поднимаемся по узкой внутренней лестнице в его

спальню, как раз над гостиной. Первое, что бросается в глаза

при входе, — кровать без полога, покрытая периной; прямо на

против два окна без занавесок; слева два книжных шкафа крас

ного дерева, набитые книгами, переплетенными по моде времен

Реставрации, с тисненым орнаментом на корешках, в готиче

ском вкусе Клотильды де Сюрвиль. Посреди комнаты — стол,

заваленный книгами; везде — в углах, у шкафов, повсюду груды

книг и брошюр; все это навалено, нагромождено, беспорядочно

разбросано, словно при переезде на другую квартиру; кажется,

будто это просто меблированная комната, где живет какой-

нибудь бедный труженик.

Сент-Бев кипит негодованием по поводу «Саламбо» *. Он про

сто в ярости, он брызжет слюной:

— Во-первых, это невозможно читать... И потом, послу

шайте, ведь это же самая настоящая трагедия, чистой воды

классицизм. Битва, мор и глад — да ведь это для литературной

393

хрестоматии... Мармонтель, Флориан — кто угодно... Я, знаете

ли, предпочитаю Нуму Помпилия.

Битый час, несмотря на все наши возражения (надо же

защищать друзей от критики!), он обрушивал на нас свое него

дование, изрыгал свои впечатления от прочитанного.

Уходя, мы спросили:

— Что это у вас здесь в папке, гравюры?

— Да, — ответил он, — это Ленен: я обещал, знаете, что-

нибудь написать о нем для Шанфлери... * Но, боже мой, до чего

мне трудно писать о гравюрах! Вот вы, господа, совсем другое

дело, вы это умеете...

И лицом и манерой говорить Сент-Бев очень напомнил мне

господина Ипполита Пасси — то же хитрое выражение, тот же

взгляд, та же форма черепа, тот же тембр голоса, то же легкое

пришепетывание. Я заметил, что болтливые люди обычно при

шепетывают. А они оба болтуны. И притом одного образца: без

удержное красноречие, краснобайство, осведомленность обо

всем на свете — ходячие энциклопедии, знания понатасканы ото

всюду, образование довольно поверхностное, зато универсальное.

Днем Луи Пасси рассказывал мне, что Саси вернулся из

Компьена в совершеннейшем восторге: он очарован, ослеплен,

просто обезумел. Право, такие сильные впечатления гу

бительны для стариков. Он все повторяет, как ребенок: «Если

бы вы только знали! Золото! Серебро! А женщины!»

Вечером я был на премьере «Сына Жибуайе» * Ожье. В им

ператорской ложе — принц Наполеон, в ложе напротив — его

сестра принцесса Матильда; немного подальше — его любовница

Жанна де Турбе... полный парад. Только в наше время можно

наблюдать такое явление, как придворные Аристофаны.

Г-н Ожье — один из них. Нельзя отказать ему в большой сме

лости, когда он нападает на врагов правительства, и в большом

мужестве, когда он высмеивает побежденных.

Да, такова будет роль Империи в истории Прогресса: она

наложит на все, даже на французское остроумие, печать низо

сти, придаст всему привкус полицейского участка, гнусные,

подлые черты агента-провокатора. Памфлет окажется одним из

видов кантаты. Ювеналы пишут по подсказке, Мольеры метят

в сенаторы.

4 декабря.

Бабушка маленьких девочек Мишель сама шьет для их

кукол нижние юбки, чтобы внучкам не пришли в голову недо

зволенные мысли! < . . . >

391

Среда, 10 декабря.

«Саламбо» — это высшее, что может быть достигнуто с по

мощью труда, одного лишь труда. Шедевр прилежания, и

только. < . . . >

Суббота, 13 декабря.

Мы получили от принцессы Матильды весьма любезное

письмо со всякими комплиментами по поводу нашей «Женщины

в XVIII веке», а также приглашение пожаловать к ней сегодня

на обед.

Поднимаемся на второй этаж, в круглую гостиную: красные

панели, увешанные всякими рамочками, повыше — зеркала

с резьбой.

Здесь уже ожидают прибывшие раньше нас Гаварни и Шен-

невьер. Вскоре из личных покоев принцессы появляется Нье-

веркерк, потом сама принцесса, потом ее лектриса, г-жа Дефли.

За столом нас всего семеро. Если бы не серебряная посуда

с гербами ее императорского высочества, да не эти важные бес

страстные лакеи, настоящие княжеские лакеи, которых словно

заводит по утрам какой-нибудь Вокансон, ничто не напоминало