– Да ведь я тоже… Одно слово: хорош, – произнес бывший губернатор. – Я, знаешь, для чего на полюс поехал? Засветиться. С новым начальством заручкаться. Десять лет тому продул выборы, вытолкнули меня на обочину. С тех пор все в колею пытаюсь влезть. Я ведь и в пучину нырнул за-ради того, чтобы в репортажике на центральном канале упомянули. Да что теперь!.. Эх…

– Оба хороши, – хмыкнул глубоководник. – У тебя, Михаил Васильевич, хоть утешение есть… Вера твоя.

– Так ведь и тебе никто не запрещает. Тимофей Степанович, скажи как на духу: ты крещеный?

– Крещеный-то крещеный, а креста на мне нет.

Михайлов запустил пальцы за воротник и суетливо принялся искать у себя на загривке замочек цепочки.

Глубоководник остановил его:

– Поздно мне перековываться. Да и не возьму я у тебя креста – нечестно будет.

– Так сделай сам!.. Вон жестяные конверты с фильтрами воздухоочистки. У тебя есть нож.

Серегин через силу потянулся к залежам фильтров. Руководствуясь какими-то своими критериями, выбрал один, вскрыл и вычистил порошковый наполнитель прямо под ноги. Вдруг его настроение изменилось, он буквально накинулся на жестянку. Вырезал крест – корявый, с острыми заусенцами по кромке, и бережно спрятал его в нагрудный карман рубашки. Лицо глубоководника очистилось, будто подул какой-то ветерок и унес липшее годами: печали, страсти, заботы. Он вдруг улыбнулся, светло-светло, и сказал:

– Пора.

Глубоководник положил ладонь на рычаг, но потом обернулся на Михаила Васильевича:

– Ну что, поехали?.. Как Юра Гагарин говорил!

– Поехали!

Серегин придавил рычаг.

Удерживающие титановую тушу захваты разжались. Батискаф рухнул, унося в бездну шестерых оседлавших его вояк. Ледяная вода парализовывала мышцы, останавливала сердца, замораживала легкие. Тяжелое снаряжение тянуло вниз. Судьба не предусмотрела для наемников ни единого шанса выплыть.

Опускались минут десять. Разговаривать в этот раз не хотелось. Бывший губернатор беззвучно творил молитву. Серегин тоже поднял глаза к потолку, но миновало немного времени, и его взгляд заскользил по тесной кабине, перескакивая с предмета на предмет, а потом остановился на приборной панели – дрожание стрелки на одном из циферблатов привлекло внимание.

– Погоди, чего это мы себя хороним раньше срока? – воскликнул глубоководник, подскочив от нахлынувшего волнения. – У нас же… Под гондолой – непочатый кислородный баллон!

– Что же, будет чем дышать на дне, – сдержанно сказал Михайлов.

– При чем тут «дышать»!..

Тимофей Степанович залез в технологическое подполье гондолы и долго гремел там инструментами. Вернулся в кабинку и с размаху припечатал одну из кнопок на пульте.

Под ногами раздалось шипение. Михайлов испытал те же ощущения, что и в лифте, тормозящем при скоростном спуске с верхнего этажа Останкинской башни. Замедлив падение и покачавшись в нерешительности, титановая сфера устремилась к поверхности.

– Ну ты голова! – восхищенно приговаривал посветлевший лицом Михайлов, хлопая приятеля по плечу.

Батискаф проскреб маковкой по днищу «Чилингарова» и пробкой вылетел на поверхность у борта. Бывший губернатор повернул колесо задвижки и толкнул люк, осторожно выглянул. Противника было не видать, только на корме, запутавшись ногой в канате, болтался головой и руками в воде обтянутый камуфляжем утопленник.

Неуклюже перебравшись на льдину, приятели застыли, пораженные невиданным зрелищем: небо пылало, будто жар-птица поочередно взмахивала крылом, то над левым бортом ледокола, то над правым. Похоже, корпорация пыталась убрать свидетелей провала своего плана, но «Ямал» успешно отразил ракетную атаку. Сорок лет назад конструкторы рассчитывали, что на долю судна выпадет морское сражение. На палубе были предусмотрены все необходимые крепления, а в самых глубоких трюмах находилось на консервации современное вооружение и боеприпасы. За несколько часов напряженного труда «вежливые люди» превратили ледокол в неплохой крейсер. С развертыванием артиллерийских систем прояснилось назначение надстроек, ранее казавшихся неуместными и нефункциональными. Скорострельные пушки автоматической противозенитной системы вели отстрел целей, визг вращающихся стволов не прекращался. Горячее керамическое крошево уничтоженных ракет сыпалось на палубу. За пару минут установки израсходовали не меньше десяти тонн боеприпасов.

Враги решили задействовать все свои резервы, и вскоре на горизонте вырисовался корабль с хищными обводами. Лицо капитана Стародубского озарилось мрачной радостью воина. До выхода в отставку он много лет командовал крейсером, но ни одного сражения в эпоху застоя, в смутное время и последовавшую за ними пору стабильности на долю капитана так и не выпало. Вот и настало время схлестнуться с противником, так долго остававшимся «потенциальным». Михайлов вспомнил свою гипотезу про эгрегор и окинул мысленным взором недавнее прошлое. Он, Серегин, другие члены экспедиции изо всех сил бились с наемниками, не сдаваясь, не жалея себя и не моля о пощаде. А значит, Арктика – есть и будет российской. Чем бы ни кончился поединок кораблей, окончательная победа все равно будет за нами!

Тишина. Пронзительная тишина, возможная только ночью. Оглушающая…

Она может быть другом, если ты сидишь в засаде и напряженно вслушиваешься в нее – бесконечно молчаливую, словно немую, словно глупую настолько, что ей нечего сказать, но на самом деле – хитрую. Она может быть врагом, если кто-то из тьмы слушает тебя. Если тебе, а не ему, приходится двигаться в поисках затаившейся добычи… Нет, не добычи – противника. Добыча предпочитает убегать, а противник – опытный, злой, чувствующий, что враг рядом – такой противник готовится к драке.

Сейчас он ждет, и тишина его союзник.

Шамиль все это понимал. Более того, знал, что где-то в темноте отстойника скрывается очень, очень опасный зверь, и самым правильным было бы поднять тревогу, оцепить территорию плотным кордоном, но… Невозможно. Зверь опасен, зол, жесток, но не глуп. Он тоже знает, как лучше, и не останется – уйдет при первых же признаках тревоги, затаится, и больше его не выманишь. Зверь хочет жить, и то, что он появился в депо, – уже удача. А значит, надо идти в предательскую тишину ночи, стараясь производить как можно меньше шума.

Шамиль постоял, прислушиваясь, надеясь уловить шорох одежды или хотя бы чужое дыхание, ничего не услышал, с необычайной стремительностью сделал три длинных шага, выскочил из одного сгустка особенно мрачного сумрака, образованного громоздкой тушей пустого пассажирского вагона, и тут же спрятался в другом, порожденном грудой ящиков. Из тени в тень, почти не появляясь там, где его силуэт мог оказаться на прицеле.

Очень быстро.

По возможности – бесшумно.

Стояла глухая ночь, без звезд и луны, мрак ее на сто процентов соответствовал определению «кромешный», и редкие фонари, окружающие согнанные на территорию депо вагоны, платформы и цистерны, при всем желании не могли его разогнать. Железные Берцы предпочитали электронную систему охраны и в целях экономии не подсвечивали по ночам свою железную собственность. С одной стороны, это было Шамилю на руку – он умел использовать тень в своих интересах, с другой – мешало, поскольку схлестнуться предстояло с не менее опытным бойцом.

«Отличные у тебя нервы, тварь, крепкие…»

В ответ – тишина.

Проклятая тишина.

Честно говоря, Шамиль надеялся, что зверь не выдержит и побежит, едва поняв, что в отстойник его заманили хитростью, что это ловушка, капкан, но вот незадача: для того чтобы капкан сработал, Шамилю пришлось идти на ночную охоту в одиночку, а зверь не испугался, принял вызов, и теперь предстоит схватка. И проклятая тишина на его стороне…