Тишина царила безупречная. Даже ветер в тайге на время стих. По оконной раме карабкался огромный бледно-серый паук. Не очень хорошая примета.

– И вы забыли о том, что с вами было? – недоверчиво спросила Валюша.

– Ну, как бы да, – кивнул Борька. – Остались отрывочные воспоминания, неясные образы, ночные глюки, головная боль. Сужу, впрочем, по себе.

– Ужасная головная боль, – поправил Вадим.

– И ничего конкретного. Кошмарный детский сон – ни черта о нем не помнишь, но вроде был.

– Чудеса в решете, – Валюша почесала макушку вместе с помпоном. – Вы хотите сказать, через двадцать лет я забуду и вас, и эту берлогу, и автобус, и то, как вы тут парили мне мозги? Да вы что, смеетесь?

– С тобой иная ситуация, девочка, – подала голос «роковая» брюнетка. Вопреки ожиданиям, ее голос потеплел. – Мы были младше тебя. Твои мозги не подвергали психологическим нагрузкам, не выжигали память, не гипертрофировали, доводя до абсурда всего лишь одну грань твоей многогранной сущности. Она ведь у тебя многогранная, да?

«Ну вот и все, – тоскливо подумал Вадим, – ОНО вернулось…»

А ведь он кривил душой. Лукавил с самим собой. Изначально, еще до приглашения в областное управление ФСБ, он понял: прошлое возвращается. Это плохо – когда не помнишь прошлого, но боишься его каждой клеточкой тела. Он пытался вытравить воспоминание за время многолетней службы в армии – не вытравил. Он чувствовал интерес к своей персоне. Спиной чувствовал. То отмечаясь ежемесячно в окружной комендатуре, то покупая сигареты в киоске, то входя во двор, где плотно сидели старушки. Даже в теткиной квартире, временно приспособленной под жилье… Звонок из ФСБ лишь подтвердил его опасения. «Зайдите, пожалуйста, такого-то числа в кабинет номер двести пять. Пропуск вам выпишут. Если вас, конечно, не затруднит». Обязательно затруднит, но кому это интересно? Кабинетик был небольшой, стильно обставленный. Чекист невысок, невзрачен, рукопожатие крепкое. О нем здесь знали – о службе в 76-й дивизии ВДВ, о неудавшейся семейной жизни, о боевых заслугах, о длительном в связи с ранением отпуске, в котором ему еще пребывать и пребывать. «Уважаемый Вадим Алексеевич, товарищ лейтенант, – голос не вкрадчивый, располагающий к доверию, – двадцать лет назад вы стали жертвой бездумного, вредного, совершенно бессмысленного эксперимента. Московскими товарищами проведено расследование, в деле поставлена точка. Скажите спасибо одному бывшему воспитаннику этой, с позволения сказать, школы. Он нанял ловкого адвоката, сумевшего доказать моральный ущерб. Отныне вам положена солидная денежная компенсация и ряд льгот со стороны государства. Поздравляем, Вадим Алексеевич. Вам предстоит обратиться в институт психологической коррекции при НИИ мозга для краткого медицинского обследования и составления необходимых документов. Данный институт занимался вами в 82-м году, и только его заключение имеет юридическую силу для подготовки требования на возмещение. В институте до сих пор хранится ваше досье, уж не взыщите. Но вам совершенно незачем волноваться – это пустая формальность, без которой, увы, дело не сдвинется с места. Базовый НИИ располагается в Томске, а институт психокоррекции, к сожалению, в районном центре Любимовка – ну, вы понимаете, у нас всегда такие «тихие» организации формировали подальше от людских глаз. Сейчас это предприятие полностью перепрофилировано. Вам подскажут, как туда добраться (и подсказали – двухчасовым автобусом из Славянки). Однако нас уже торопят – вас не затруднит появиться в институте 16 сентября, в понедельник, то есть через два дня?.. О какой сумме, вы спрашиваете, может идти речь? Простите, Вадим Алексеевич, я не бухгалтер, моя должность гораздо скромнее, спросите об этом у сутяги-адвоката, он сегодня на коне – целое НИИ «обул», но, думаю, речь идет о нескольких тысячах долларов. Распишитесь, пожалуйста, в том, что вы ознакомлены»…

Кольцов вышел из кабинета с твердой решимостью: еду. И уже через тридцать шесть часов, по мере удаления от родного края, с изумлением подумал – ловцы человеческих душ не зря едят свой хлеб. Они талантливые проводники требуемых идей – не мытьем, так катанием, не убеждением, так гипнозом. В том вагоне и включилось пресловутое «чувство опасности», которое он впоследствии безжалостно изгнал, поскольку нуждался в деньгах и больше всего хотел поставить ТОЧКУ!

С той же легкостью купились остальные – даже обеспеченные. Невзрачный человечек из 205-го кабинета умел убеждать. Это не был гипноз в чистом виде, он никого не усыплял, но действовал превосходно. Никто не усомнился, что человек говорит только правду и ничего, кроме правды, плюс дополнительный крючок с наживкой – денежная компенсация (не слишком большая, чтобы не спугнуть, и не слишком маленькая, чтобы ею пренебречь). Он пропустил всю компанию поточным методом – 12 и 13 сентября, назначая каждому индивидуальные часы, естественно так, чтобы люди не встретились друг с другом.

– Черт, – сплюнул в сердцах Борька, – нас тупо переиграли. Как удобно – не надо насильственных мер, сами прибыли. Да еще и в один день, гуртом, практически на блюдечке – кушайте нас.

– Подожди, – поморщился Вадим, – самокритику потом. Нужно приблизиться к главному – зачем нас снова собрали ЗДЕСЬ? Не проще ли свести всех нас в подвале здания, где нам пудрили мозги, а не заставлять тащиться в тридесятое царство?

– Логично, – взъерошив волосы, согласился Коля, – свистать всех в подвал. Твои предложения?

– Нам нужно вспомнить ВСЕ о своих днях в этих стенах. Не ночные кошмары, а реальные события. Пусть обрывки. Что мы делали, чему нас учили, а главное, чем это закончилось. Воспоминания каждого – ничто, но если их суммировать, получится картинка. Она поможет понять, для чего нас здесь собрали.

– А нам это надо? – злобно фыркнул Мостовой. – Мы сидим тут, говорим по душам. А через минуту… они войдут, и эти наши воспоминания можно сливать в унитаз.

– Нет, Вадим прав, – кисло заметил очкарик. – Войдут, так войдут, будем шумно удивляться. Но мы не можем сидеть и смиренно ждать, пока это случится. Нерационально.

– И просто пресно, – зевнула Жанна.

– Много не скажу, – хмуро бросил Макс, – мы были в своей возрастной группе белыми воронами. Одаренные ребятишки, отобранные по ряду параметров для научной темы. Кто курировал работу, думаю, не загадка. Любой закрытый институт, любая секретная лаборатория так или иначе упирались в КГБ. Или в ГРУ.

– Поздравляю, – ядовито заметила Валюша, – вы у нас, оказывается, юные дарования, – пачка с печенюшками, похоже, лишь обострила у нее чувство голода, что и вылилось в убийственный сарказм. – И по какой же части вы у нас вундеркинды? Скрипачи, художники? Бандуристы? Юные Моцарты, Нади Рушевы и Аркадии Гайдары, которые в четырнадцать лет командовали конными дивизиями?

– Не в четырнадцать, а в шестнадцать, – поправил Макс, – и не конными дивизиями, а пешим полком, причем хреново командовал. У меня серьезное опасение, господа, что если мы не съедим эту очаровательную крошку, она съест нас.

– Съедим, – успокоил Борька. – Жратва завтра кончится, там и разделим.

– Помолчи, Валюша, – оторвался от дум Вадим, – уважай взрослых хотя бы для виду.

– Я давно молчу и уважаю, – пожала плечами девчонка. – Сижу, слушаю, горжусь вами. Не каждый день попадаешь в компанию непревзойденных.

«Боже, – думал Вадим, – душить детей жестоко, но надо же с ними что-то делать!!! Кто это сказал? Хармс?»

– Подождите, – вернулся с заоблачных высот Коля Сырко, – вы отвлекаетесь от темы. Мне кажется, каждый из нас был одаренным по-своему. Если я увлекался компьютерами – тогда они еще назывались ЭВМ, – то не помню, чтобы кроме меня кого-то еще замыкало по этой линии. Я помню двух учителей – мы занимались индивидуально – не помню их лиц, но вижу глаза – у одного колючие, у другого пустые с каким-то скользким взглядом… Двадцать лет меня пытают их глаза… Уже будучи взрослым, я понял – один из них был моим психологом, другой – технарем… – Коля замолчал, глаза поблекли.