Магда не погибла в самую холодную зиму своего детства. Ей было тогда не больше шести-семи лет, этакий крохотный запуганный комочек. При том что аэропорт, возле которого они жили, наполовину разбомбили, она осталась жива. В августе 1947 года Магда и ее мать погрузились на шведский военный корабль «Гойя» и, совершив трехнедельный вояж по темно-зеленой океанской глади, причалили к восточному пирсу порта Галифакс. По мнению матери Магды, это было достаточно далеко от Европы.

Девочка с узкими зелеными глазами выросла в провинциальном городке Гаспе, где все говорили по-французски. Сохранилось несколько фотографий ее и матери. На одной из них Магда сидит за партой, на другой она на коньках, а вот — верхом на ослике на пляже залива Св. Лаврентия, маленькая девочка, в гольфах или носочках. А вот здесь уже лето, Магде восемнадцать, у нее длинные загорелые ноги и копна светлых волос с пепельным оттенком.

Магда росла рассеянной. Дважды ее сбивала машина. Ее подбирали на улице, и в себя она приходила уже на больничной койке с решетчатыми спинками. Был случай, когда она проснулась, но не совсем пришла в себя. День за днем лежала без движения с открытыми глазами, не отрывая взор от стены, к которой был прикреплен плакат с изображением купающихся слонов, и казалось, ей было этого вполне достаточно. Гигантские животные, приподняв хоботы, показывали свои чудовищные клыки, но при этом подмигивали и дружески улыбались ей. Она вполне довольствовалась этой частичкой вещественного мира, и как-то раз вечером врачам показалось, что она не доживет до рассвета.

По-прежнему в пальто, друзья стояли в углу у стойки бара. Эрик знал, что у него нет времени так внимательно выслушивать историю жизни неизвестной ему женщины. Но уют, который создавали круглая железная печь, аромат сигарет, бутылки, выставленные возле подсвеченного желтым зеркала, словно оглушил его. Люди, воспитанные в религии, всю жизнь впадают в гипноз от сияния свечей. К тому же выяснилось, что оба они умирают от жажды и голода. Они заказали по второму кругу то же самое. Пропустив несколько стаканов, Эрик снова мог без смущения смотреть в лицо друга, его физиономия стала казаться ему такой же симпатичной, как и прежде. Снова он обо всем рассказывает, делится секретами. Эрику импонирует прошлое жены друга, да и сама она как человек.

«То, что со мной произошло, очень странно, — рассказывал Роберт. — Я ведь никогда не собирался жениться, не хотел завести семью, даже смешно было представить себе, что хочешь не хочешь, а придется спать всегда с одной и той же женщиной. К тому же большинство подружек у меня были темноволосые — случайно, конечно, я их не специально выбирал. Но любил их больше всего за то, чего они не делали. Они никогда не упрекали меня, что я уходил и возвращался, не принимали всерьез мою вдохновенную ложь о том, что, дескать, такого у меня ни с кем раньше не бывало, не мчались босиком, с развевающимися волосами по улице после ночной ссоры, никогда не жаловались, когда мы занимались любовью, и сами не вонзали мне ногти в спину. Знаешь, немало ведь есть парней, которые, когда все кончится, выкурят сигаретку и торопятся улизнуть. От этого возникает ненависть. Нет, я всегда оставался на ночь, а когда засыпал, они клали голову мне на плечо, закидывали свою горячую ногу на мою, и при этом меня не раздражало, что они похрапывали, посапывали, вскрикивали во сне. Но завтракать я не оставался. Стоило только рассвету забрезжить за шторами, как я уходил. Манящий запах кофе не мог меня остановить. Когда я шел по улице, первые лучи солнца светили мне в лицо, и с каждым шагом мне становилось все легче и радостней. Тяжкий труд был окончен, его неотвратимость больше не тяготила, и вот я снова один, сам с собой. Почему людям так нужно присутствие другого рядом, для меня оставалось загадкой».

В этот момент рассказа его оживленное лицо немного омрачилось.

«В июне я поехал на север, — продолжал он. — Я хотел увидеть Великие Озера, горный хребет Аппалачей, морское побережье Канады. Как мы встречаемся с настоящей любовью? Вполне буднично, словно ничего особенного не произошло. Вот так и я заглянул однажды в кафе на пляже, пропустить кружку пива. Впервые у меня появилась возлюбленная с копной выгоревших на солнце светлых волос. Впервые я ревновал. Меня злило ее молчание. Я потерял сон. Как нам связать наши судьбы, если она что-то от меня таит? Взять хотя бы Ромео Монтекки или Алексея Вронского; что значила бы их любовь, если бы они ничего не знали о прошлом и настоящем своих возлюбленных? Я не оставлял Магду в покое, звонил ей среди ночи и требовал раскрыть передо мною душу, поделиться тайными мыслями. Однажды она вдруг сказала: «Увидев тебя, я сразу поняла, что это навсегда». Ее слова не были для меня откровением. Я уже давно стал замечать, что бываю в ладу с самим собой, только когда она рядом».

Нелли и Эрик приняли из рук гостей пальто, но невольно поперхнулись, услышав французское лопотанье Магды. Та тем временем сняла зеленую шапочку, и все увидели ее густые светлые волосы, Нелли жестом пригласила ее пройти в гостиную и сама вошла, переваливаясь, следом за гостями, огромная в своем просторном платье в бордовую и желтую полоску.

Вечер получился немногословным. Они пили да слушали, как за окном воет ветер. Эрик едва-едва говорил по-французски, а Нелли вообще не знала ни слова на этом языке. Из чувства солидарности с будущей подругой она молчала и только улыбалась. Часто ей приходилось вставать, чтобы принести что-то из кухни. Роберт делился своими планами на будущее и говорил: «Я понял, что заниматься живописью можно только в Западной Европе». Они с Магдой приобрели небольшой хутор в Севеннах. Там возле дома есть источник, на склоне холма они разведут огород; в долине, когда стемнеет, кричат совы.

— В общем, пустынное дикое место, — подытожил Роберт. — Как раз то, что мы и искали.

Эрик кивнул. Ему на целый вечер пришлось забыть о приближающихся родах жены. Лишь около полуночи, когда ушли гости и они остались одни, лицо Нелли исказилось от нескрываемой боли. На лбу у нее выступили капли холодного пота.

Эрик идет вниз позвонить. Собаки следуют за ним по пятам. Эрик замечает, что они, несмотря на короткие лапки, ловко переваливаются со ступеньки на ступеньку. Почему бы не покормить их сначала, ведь они так хотят есть?

Он шарит в шкафу на кухне, находит банки с кормом, открывает их, раскладывает содержимое по трем мискам. Оно отвратительного вида, а запах, ударивший ему в нос, немедленно оживляет в его памяти воспоминание о зимних военных учениях: лагерь, бараки, караульная будка, учебный плац. Он был серьезный молодой человек — младший офицер медицинской службы, избавлявший свой взвод от насморка и геморроя. Шесть недель, проведенные на действительной военной службе, пошли ему на пользу: он узнал, под каким градусом штык входит в человека — вонзаешь изо всей силы, несколько раз прокручиваешь и при этом орешь, орешь во все горло.

Эрик подозвал собак, поманил, пощелкал пальцами. Большая собака даже ухом не повела при виде выставленной миски. Она продолжала стоять у калитки в той же позе, в какой Эрик застал ее утром. Когда это было, час или пять минут назад? Он позвал еще раз. Бесполезно. Память отказывалась повиноваться, имя собаки постоянно ускользало. Он понимал, что медлить со звонком больше нельзя.

— Да-да, мы сейчас приедем!

Его официально выслушали и адекватно восприняли его рассказ. Затем было задано несколько формальных вопросов, на которые он ответил, сидя в уютном кресле Роберта. Назвал свое имя, имена обитателей дома, где находился. У его ног на мягком ковре — раскрытые альбомы по искусству: пруды, заросшие водяными лилиями, плодовые деревья, мириады солнц, пляшущих над гладью моря.

Эрик рассматривает «Женщину в купальне» кисти Боннара. В трубке тем временем раздается:

— Назовите адрес!

Купальщица целомудренно вытянулась в воде, скрестила ноги. Одной рукой она защищает глаза от солнца, контур другой преломляется в воде. Этакий женственный моллюск, под защитой света и цвета. Свет и цвет, проносится у него в голове, — это единственное, что способен воспринимать человеческий глаз, остальное лишь иллюзия. Белый край ванны, солнечные лучи, голубые изразцы. Все в ажуре, не придерешься. Знаки прошлой жизни, которые с каждой минутой все сильнее тяготят душу.