Паркер выскочил из здания, бегом влетел на лесенку эскалатора.

Уамляне поднимались на поверхность группами, спокойные, важные.

Они вели обычные разговоры. Их невозмутимый вид, нормальное поведение несколько успокоили Паркера.

Выйдя на поверхность и посмотрев на запад, Паркер понял: катастрофа приближается. Теперь не надо было подниматься в воздух, и с "земли" был виден на горизонте пыльный розовый полукруг, словно там всходило затененное туманом солнце. Только огненный луч, ножом вспоровший небо, делал картину необычной, странной. А справа, на огромной высоте, на небе мелькали кинокадры зубчатых скал, глубоких трещин, плоскогорий, потом вдруг пейзаж вспыхивал и по небу разливалось серебряное пламя. Оно бушевало недолго, сменившись непонятным нагромождением невиданной величины валунов.

Паркер, окутываясь дымом, курил, причмокивая с каким-то остервенением. Пора было на что-то решиться, выбрать цель, сосредоточиться, иначе- пустое препровождение времени.

"Может быть, украсть звездолет и вылететь одному и первому? — задал себе вопрос Паркер и тут же покачал головой. — Не справлюсь даже при самых благоприятных условиях. Почему же эти мальчишки, Володька и Агзам, не дают ответа? Втроем мы можем улететь. А там, около Земли, я могу остаться один… Надо еще поговорить…"

И Паркер решительно зашагал к эскалатору.

Случилось так, что Пео и Киу поодиночке высказали в Главном Совете познания свои предположения о путях воздействия на гравитонные лучи, и подходили они с разных позиций — биофизик и инженер-кибернетик, — но где-то их предположения соприкоснулись, и члены Главного Совета направили их в одну лабораторию.

Это было неожиданно и неудобно. Только не сейчас им быть рядом, только не сейчас смотреть в глаза друг другу. Нужна работа, напряженная работа! Не до личных отношений, не до душевных нюансов. Но как тяжело удержаться, переломить себя, все время быть начеку, ни взглядом, ни жестом не выдать волнения. Ведь рядом товарищи, они все замечают…

В первый день они просто не разговаривали. Киу сидела в одном отделении, Пео — в другом. Они делали огромные усилия, чтобы сосредоточиться, уйти в работу, забыть об окружающем. Поздно вечером все сотрудники разошлись, а они все сидели и сидели среди многоцветья светящихся приборов.

Пео пришел к Киу и сел рядом.

— Я, наконец, понял, почему нас направили в одну лабораторию, — сказал он.

— Почему? — Киу не подняла головы.

— Нас испытывают…

— Я думаю, ты неправ. — Киу дотронулась до его руки. — У тебя ослабли нервы, ты стал все оценивать субъективно. Сейчас не до личных отношений, судьба народа — вот к чему направлены все помыслы, все стремления.

— Почему же в Храме Чести и Совести всего несколько откликов?

— Потому же. Не вовремя мы говорили и думали об этом.

Пео вскочил.

— Разве для любви есть определенное время? Разве можно заставить не любить?

Киу подняла голову, посмотрела на него жалобно и вдруг заплакала и выбежала в коридор. Пео растерялся. Много лет они провели вместе в звездолете, казалось, он знал ее хорошо. И вот слезы… Нервы? Или обидел ее?

Пео терялся в догадках. Зато в последующие дни не заикался о личных отношениях. Они работали усиленно, говорили только о деле. И даже во взглядах не проскальзывало чувство, оба прятали его глубоко в сердце. Оба думали о двойном испытании, выпавшем на их долю, и не обижались: если надо, приходится бороться с самим собой.

В лаборатории стоял аппарат с квадратными наростами по бокам, в которых освещенные миниатюрными лампочками еще торчали концы проводов.

Монтаж не был закончен. Сверху аппарат был увенчан огромным стекловидным шаром. Это был плод усилий тысяч умов, озабоченных судьбой планеты.

Аппарат привезли к оградительной зоне. Теперь на месте Научного центра не было ни здания, ни деревьев, в воздухе стояло розовое пыльное облако, под которым — это уже было известно — все увеличивался кратер необыкновенного вулкана. Аппарат поместили в атомоход, заключенный в антигравитационную оболочку, похожий на черепаху, величиной с одноэтажный дом, в котором только что испытывали другой аппарат, представленный какой-то лабораторией. Создатели его уезжали хмурыми, подавленными. Их постигла абсолютная неудача — аппарат сам начал излучать гравитонные лучи.

Атомоход медленно входил в опасную зону, сверкающий отражениями солнечных лучей, словно вспышками электрических дуг на своих отшлифованных до зеркального блеска гранях. Пео и Киу сидели в аппаратной, не видели ни игры солнечных лучей, ни розовой пыли: они следили за экраном, на котором были видны многочисленные приборы, установленные на их аппарате. На другом экране был виден медленно двигающийся атомоход.

И вдруг и атомоход, и приборы начали блекнуть. Пео бросился к рукояткам настройки. Но ничего не помогало. Красная пыль на экране не исчезала, таял атомоход, медленно и неотвратимо, таяли приборы.

Не веря приборам и телеустановкам, Пео и Киу поднялись на поверхность планеты и собственными глазами убедились, что атомоход испаряется. Прошло не больше десяти минут, и от машины не осталось и облака.

Киу и Пео долго задумчиво смотрели туда, где сейчас клубилась мрачная и убийственная красная пыль.

Мы, земляне, улетали последними. На ракетодроме было не так уж много народу: здесь собрались все остающиеся на планете — корифеи науки и техники, сильнейшие из сильнейших, смелые из смелых.

Свежее, чистое утро. Густое, как стеклянная масса, небо, нарядная зеленая планета. И в этой прозрачности и зелени затерялось несколько сот человек в простых будничных платьях, со спокойными, немного задумчивыми лицами. Всех ближе к нам стояли Пео и Киу, стояли рядом, в самый опасный момент ставшие самыми родными. Вглядываясь в их лица, я поражался: их счастье было исступленным, они шли навстречу гибели, взявшись за руки, шли не оборачиваясь, без страха и сомнений. И чувство неудержимого восхищения охватило меня. Казалось, вот доказательство того, что любовь бессмертна.

А с нами рядом стояла Лия. Ее мама улетела на сутки раньше.

У меня пела душа — Лия со мной! Мы не думали о том, что ей предстоят десять лет анабиозного состояния. И общая беда не заслоняла нашей радости.

Мы были молоды, очень молоды — и этим все сказано.

Мы обнялись с Пео. Нет, не простое знакомство уже связывало нас: мы стали родными. А Киу и на этот раз смотрела на меня каким-то непонятным- и строгим, и внимательным, и чуть-чуть грустным взглядом.

Попрощались мы и с Баили, он по-прежнему был строг и насмешлив. А Маоа опять стал командиром нашего звездолета. Остаться ему не позволил возраст.

Агзам радовался, как мальчишка, в шутку просил меня положить Лию в соседнюю анабиозную ванну, чтобы ему иногда можно было переброситься с ней парой слов. Угрюмо и даже зло смотрел на него Паркер. Мне кое-что рассказали о проделках американца, и я понимал его состояние.

Лия припала к отцу и долго не могла оторваться. Она мелко вздрагивала. Пео гладил дочь по голове, взволнованно повторял:

— Я очень надеюсь, что мы свидимся. Я уверен. Не надо волноваться.

Последние прощальные возгласы. Грустная музыка наплыла издалека, она становилась громче и громче, и провожающие запели, казалось, им подпевали и деревья, И воздух. Жители планеты стояли на ракетодроме, никто не летал, как при нашей встрече.

С Председателем Главного Совета познания мы прощались уже в звездолете. На экране всплыла его огромная голова. Председатель повернулся к нам и сказал, не скрывая волнения и беспокойства:

— Дорогие друзья! Пусть наша любовь сопутствует вам в звездном пути, пусть счастье бережет вас во славу всего разумного и чувствующего. Огромны стихийные силы, необузданны, но разум сильнее. Прощайте!