– А ты сама-то… – заикнулся Горелют.

На всех лицах читался вопрос: собирается Предслава остаться здесь, приняв нового мужа, или предпочитает уступить место своему брату Свенельду и его жене?

– А я сама сперва должна избавить себя и деревлян от Зверя Забыть-реки. И тогда буду свободна решать, кто достоин стать моим новым мужем, – сказала Предслава, не глядя на Крепимера, который снова вскинул на нее глаза. – Ведь я – княжеского рода, я не лелёшка из ветошки[5] и никому не позволю играть собой. Да будут с вами чуры, мужи деревлянские!

Она поднялась, слегка поклонилась старейшинам на прощание и вышла в сопровождении Рулава и Вояты. Ладожанин так и не сказал ни слова, но одарил собравшихся волчьим взглядом, задержав его на раздосадованном лице Крепимера. Теперь он знал, какую голову змея предстоит срубить первой.

В сенях Предслава обернулась и восторженно сжала его руку. Она одержала победу, пусть еще не окончательную, но теперь все знают, что из нее не удастся сделать бессловесную жертву! И это он, ее брат, позволил ей почувствовать себя такой сильной.

До вечера никто княгиню не тревожил, хотя жители Коростеня, в основном женщины, собирались перед двором и поглядывали на постройки. Предслава понимала, что по кручам разошлись слухи, и эти женщины, вероятно, надеются увидеть, как огненный змей прилетит и втянется в заволоку облаком огненных искр. Но женских пересудов она не боялась: для нее, княгини, важнее были те решения, что примут мужчины. Но тем на раздумья требовалось время, которое она сама тоже не намерена была потратить даром.

А Предславе предстояло важное дело – подготовка к «свадьбе». Ей было так весело, словно она опять стала восьмилетней девочкой, играющей «в свадьбу» с подружками, и они с Веснянкой, ее ровесницей и прежней участницей тех игр, то и дело давились от смеха. Воята, как выяснилось, очень хорошо знал весь порядок свадебного действа, даже лучше Предславы – он уже не раз исполнял должность «почестного брата»[6] на свадьбах молодой родни, и они быстро договорились, что из самого необходимого требуется сделать, чтобы добиться цели, но не привлечь к этому событию лишнего внимания.

А вот Рулав, когда его посвятили в замысел, обеспокоенно нахмурился и бросил на Предславу пристальный взгляд. Она понимала, что его тревожит. После смерти Володыни право на власть над деревлянами воплощали две женщины: его вдова и его сестра. Теперь все зависело от того, которая из них первой выйдет замуж и тем даст Деревляни нового законного князя. И Рулав был прислан Ольгом не только поддержать вдову бывшего воспитанника, но и проследить, чтобы она как-нибудь не выскочила замуж вперед золовки и без благословения киевского князя.

– Но Воята – мой родич! – объясняла ему Предслава. – Мы не можем играть свадьбу между собой, и потому она, как вещь невозможная, обладает властью избавить меня от Ящера. Если бы он не был моим братом, то ничего бы не вышло!

– Это верно, но когда речь идет о княжьем столе… Бывает, что князья или конунги женятся и на более близких родственницах.

– Я в князья деревлянские не мечу! – хмыкнул Воята. – Что проку в чужой земле? Мне бы только гаду этому хвост оторвать, чтобы не совался куда не звали.

На самом деле Воята имел привычку все вещи называть своими именами и от полноты чувств выражался довольно грубо, так что Предслава иногда поджимала губы и отворачивалась, делая вид, будто не слышала, но эта прямота парня, выросшего среди дружины, ее не сильно коробила и не портила настроения. Она уже полюбила троюродного брата, и ей нравилось в нем все.

Невольно на память приходила собственная настоящая свадьба четырехлетней давности, наполняя душу самыми противоречивыми чувствами. Она не могла не вспоминать, как весь тот день ее била дрожь от волнения и тревоги перед вступлением в новую жизнь; как утомляли и сбивали с толку сложные обряды, большинства из которых она даже не видела из-под непрозрачной паволоки. Эту паволоку, привезенную варяжскими купцами из булгарской земли, купила когда-то для своих трех дочерей Радогнева Любшанка: укрытые белым серкландским шелком от сглаза и всякого зла, подстерегающего невест, выходили замуж Милорада, Велерада, Гневорада, потом их дочери – Святодара, Яромила, Дивомила, Велемила, Льдиса, Олова, Ведома, Синелада и вторая Дивомила, дочь Велема. Но Предслава стала первой невестой из следующего, третьего поколения, и нарочно для нее пожелтевшую от времени паволоку привезли из Ладоги в Плесков, откуда ее снаряжали, а потом доставили назад. Теперь воевода Велем, по словам Вояты, вновь привез ее для дочери Яромилы – Придиславы, но Предслава не печалилась, что ей придется обойтись. Прабабкина паволока напоминала бы ей тот день – когда она сидела рядом с Володыней, которого еще не видела, но он держал ее за руку через достающий аж до пола вышитый рукав, и она знала, что все ее будущее теперь принадлежит этому мужчине. Ей было неловко и тревожно, но в то же время она не сомневалась, что теперь они вот так же, рука об руку, пройдут долгий путь, у них появятся дети, внуки, целый большой род, дом, хозяйство; она будет растить детей, рассказывать им предания и сказки. Развернет перед ними длиннющие родовые полотенца и будет перечислять дедов и бабок по каждой из ветвей: ладожских Любошичей и Витонежичей, полянских Киевичей, в родстве с которыми ее дети будут через мать Аскольда Придиславу Святославну, деревлянских Мстиславичей и моравских князей Ростиславичей, чью кровь принесла сюда Володынина мать, княгиня Чтислава. Воистину, родовое дерево их детей закрыло бы ветвями полмира, от Волхова до Дуная! И в них оно будет дальше расти и ветвиться: в свое время она снарядит замуж дочерей, женит сыновей, станет обучать маленьких внучек силам целебных трав и хитростям рукоделия – и в далеком будущем, когда ее не станет, сама сделается одной из прабабок, чье имя получат по наследству новые дочери рода.

Но ничего этого не было. Четыре бесплодных года – и она вдова, которой, самое лучшее, предстоит все начать сначала… Предслава вздыхала, гнала прочь тоску по несбывшемуся и бросала взгляды на Вояту, надеясь развеселиться. Но и тут обнаруживалась своя горечь: она поймала себя на мысли, что случись ей выходить замуж за Воигнева Хранимировича по-настоящему, взаправду, то она смотрела бы в будущее гораздо увереннее, чем в прошлый раз. Потому что с первого же взгляда на него становилось ясно: за этим человеком любая женщина будет как за каменной стеной.

– У тебя в Ладоге есть жена? – спросила Предслава между делом, роясь в ларе и выкладывая на лавки рубахи, рушники, платки, пояса, скатерть, настилальники. К ее удовольствию, Воята тоже говорил «ларь», в отличие от полян и деревлян, у которых этот предмет домашнего обихода называли скрыней.

– Есть чудинка одна, Юлука. Ее имя-то было Йуолукка, а мать ее больше Луковкой зовет. В походе взяли, вуй Велем мне ее отдал. Ребенок даже был, да помер прошлой зимой.

– Еще будут, – утешила его Предслава, а сама обрадовалась в душе.

Пленница не в счет, а настоящей жены-веденицы у него еще нет и ей, Предславе, пока ни с кем не надо делить его любовь.

– Наверное, будут. – Воята пожал плечами.

Ребенок был слишком маленький, чтобы он успел к нему привязаться: помнился только комочек в льняных пеленах на руках у Юлуки, и гораздо больше ему было жаль ее саму, поскольку она сильно горевала.

– А поход куда был?

– На Вуоктар-озеро[7]. Хорошую добычу взяли… Тому уж года три. Взяли бы еще больше, кабы со словенскими не разругались. От наших-то вуй Велем воеводой был, а от Словенска шурь его Прибыслав. Всю дорогу не могли решить, кто главный – чего один хочет, тому другой нарочно поперек говорит. Каждый другому уступить боится. И все годы так, потому когда в общий поход идут, то старшим воеводой Рерика ставят: он и не наш, и не их, никому не обидно.