Нордгейм собирался по возможности сгладить впечатление, но Тургау не дал ему заговорить.

– А вот и Алиса! – воскликнул он. – Здравствуй, дитя! Наконец-то мы видим тебя! Однако какой же вид у тебя, девочка! Ни кровинки в лице! Настоящий заморыш!

С этими «лестными» словами он направился к молодой девушке с намерением заключить ее в объятия, но баронесса Ласберг, резко бросив «Извините!», так решительно встала между ним и Алисой, точно он покушался на ее жизнь.

– Ну-ну, я не сделаю ничего дурного своей племяннице, – сердито проговорил Тургау. – Вам незачем с таким рвением охранять ее от меня, словно овцу от волка. С кем имею честь?..

– Я – баронесса Ласберг! – объявила она, делая ударение на титуле. Ее осанка и весь ее вид выражали ледяной отпор, но здесь это не произвело действия: барон добродушно схватил протестующе вытянутую руку и потряс ее так, что дама чуть не лишилась сознания.

– Очень рад, чрезвычайно рад! – воскликнул он. – Обо мне уже доложили, а это моя дочь… Эрна, что ты там стоишь, как чужая? Не хочешь, что ли, поздороваться с Алисой?

Эрна медленно подошла; мрачное выражение исчезло с ее лица, когда она взглянула на свою молодую родственницу, которая полулежала на подушке, такая слабая и бледная. Девушка вдруг бурно обняла ее и воскликнула:

– Бедная Алиса! Как мне жаль, что ты больна!

Алиса не ответила на объятие, но когда цветущее личико прижалось к ее мраморно-белой щеке и свежие губки прикоснулись к ней, а искренний голос долетел до ее ушей, по безразличному лицу промелькнуло что-то вроде улыбки, и она тихо ответила:

– Я не больна, а только устала.

– Пожалуйста, баронесса, не так порывисто, – холодно сказала госпожа Ласберг. – Алису нужно очень беречь: у нее в высшей степени чувствительные нервы.

– Что у нее? Нервы? – спросил Тургау. – Это тоже одна из городских привычек! У нас в усадьбе о такой штуке и понятия не имеют. Приехали бы к нам, даю вам слово, через три недели у вас обеих не останется ни одного нерва.

– Я и сама так думаю, – ответила баронесса, бросая на него негодующий взгляд.

– Пойдем, Тургау, оставим девушек знакомиться: ведь они не виделись несколько лет, – сказал Нордгейм, которого покоробила грубость шурина, и жестом пригласил его в соседнюю комнату. В эту минуту Эльмгорст, деликатно удалившийся в оконную нишу во время семейной сцены, вышел оттуда и стал прощаться, причем Нордгейм должен был представить его своему родственнику.

Тургау тотчас вспомнил это имя, которое коллеги молодого инженера поминали с не слишком лестными эпитетами. Он смерил «карьериста» взглядом, и подкупающая наружность последнего, казалось, только усилила его недоверие к нему. Эрна равнодушно обернулась, но вдруг с удивлением отступила назад.

– Я не в первый раз имею честь встречаться с баронессой Тургау, – сказал Эльмгорст, подходя с учтивым поклоном. – Баронесса была так добра, что проводила меня, когда я заблудился на склонах Волькенштейна. Впрочем, ее имя я узнал только теперь.

– Так вот кто был незнакомец, которого ты встретила! – проворчал Тургау, которому это обстоятельство, по-видимому, не доставило особого удовольствия.

– Надеюсь, баронесса была не одна? – спросила Ласберг тоном, ясно говорящим, как ужасала ее мысль об одной только вероятности такой ситуации.

– Разумеется, одна! – вспыхнув, упрямо воскликнула Эрна, от которой не ускользнуло резкое осуждение, крывшееся в этих словах. – Я всегда хожу в горы одна и беру с собой только Грейфа… Тубо, Грейф, куш!

Эльмгорст сделал попытку погладить красивое животное, но собака встретила его сердитым рычанием, окрик молодой хозяйки заставил Грейфа тотчас замолчать и послушно улечься у ее ног.

– Собака, кажется, злая, – сказал Нордгейм, не скрывая своего неудовольствия. – Я бы попросил…

– Грейф добрый! – перебила его Эрна почти сердито. – Он никому не делает зла и охотно позволяет чужим ласкать себя, но этого господина он терпеть не может и…

– Баронесса, прошу вас! – прошептала Ласберг, с трудом сохраняя самообладание.

Эльмгорст же проговорил с глубоким поклоном и с насмешливой улыбкой превосходства:

– Мне бесконечно жаль, что я в немилости у Грейфа и, боюсь, также у его хозяйки, но, право, я в этом не виноват. Вы позволите мне теперь проститься?

Он подошел к Алисе, около которой, как страж, стояла баронесса Ласберг, чувствовавшая себя обязанной оградить свою питомицу от дальнейшего общения с компанией дикарей, так внезапно вторгшейся в салон. Зато этот молодой человек с простым именем вел себя как настоящий кавалер. Как мягко и сочувственно звучал его голос, когда он выражал надежду, что Алиса поправится под влиянием укрепляющего воздуха Гейльборна. Как рыцарски поцеловал он руку, милостиво протянутую ему баронессой Ласберг! Он уже обернулся к хозяину дома, чтобы раскланяться с ним, как вдруг случилось нечто совершенно неожиданное.

На балконе появился котенок, очевидно проникший сюда из сада. Он с невинным любопытством приблизился к открытой двери, но, к несчастью, попал при этом в поле зрения Грейфа; последний с яростным лаем вскочил, чуть не сбил с ног баронессу Ласберг и ринулся мимо перепуганной Алисы на балкон, где и началась дикая погоня. Испуганный котенок с быстротой молнии бросался из стороны в сторону, ища выхода, а его преследователь бежал за ним; стекла дребезжали, цветочные горшки падали и разбивались, и ко всему этому присоединились еще пронзительный свист барона и крики Эрны. Но собака в пылу охоты уже не повиновалась призывам. Наконец котенку удалось спрыгнуть в сад. Грейф, не желая упускать добычу, могучим прыжком, от которого еще уцелевшие горшки с цветами с грохотом разлетелись вдребезги, перелетел через перила, и в следующую минуту его яростный лай раздавался уже в саду, к нему присоединился испуганный крик ребенка.

Все это заняло не более двух минут, но когда Тургау выбежал на балкон, чтобы водворить спокойствие, было уже поздно. Тем временем в салоне царило неописуемое смятение. Алиса лежала в нервном припадке, с закрытыми глазами, баронесса Ласберг держала ее в объятиях, Эльмгорст схватил флакон, стоявший на соседнем столике, и принялся поливать одеколоном виски и лоб бесчувственной девушки, а Нордгейм бросился к звонку, чтобы позвать прислугу. Но в самый разгар хлопот Эрна вдруг оказалась во весь рост на перилах балкона и в следующий момент спрыгнула в сад – третья по счету.

Это было уж слишком! Баронесса Ласберг выпустила Алису из объятий и сама упала на ближайший стул. Эльмгорст был вынужден прийти на помощь и к ней со своим одеколоном и стал разливать его направо и налево.

В саду присутствие Эрны действительно было необходимо. Маленький мальчик, крик которого заставил ее решиться на прыжок, обеими руками прижимал к себе котенка, искавшего у него укрытия, а перед ним стол Грейф, рыча и лая, но не трогая малютки. Ребенок в смертельном страхе продолжал пронзительно кричать, пока Эрна не подбежала и не схватила собаку за ошейник.

Тургау в этот момент спокойно стоял на балконе и следил за развитием событий. Он знал, что ребенку не будет причинено никакого вреда, потому что Грейф в самом деле не был злым. Когда же Эрна вместе со злодеем, сделавшимся совсем кротким, пошла назад к дому, а мальчик со своим котенком побежал прочь, барон обернулся и крикнул в комнату своим громовым голосом:

– Ну, не говорил ли я, Нордгейм, что моя Эрна – чудесная девочка?

Нордгейм принадлежал к числу людей, которые обязаны своими успехами в жизни единственно самим себе. Сын мелкого чиновника, без гроша за душой, он пробился в люди, став инженером, но жил в самой скромной обстановке, пока вдруг не выступил с изобретением, наделавшим много шума. В то время планировалась перестройка первой горной железной дороги, и молодой, никому не известный инженер представил проект нового локомотива для подъема поезда в гору. Его проект выдержал конкуренцию со всеми остальными предложениями и был принят железнодорожным обществом; потом то же общество купило у изобретателя патент, заплатив ему значительную сумму. Эти деньги положили начало будущему богатству Нордгейма, дали ему возможность самому вступить в ряды предпринимателей.