А сегодня… Дыхание молодого монаха не выравнивалось и становилось хриплым. На бледном лбу выступил пот. Старший товарищ подхватил его, обняв и не давая упасть.
- Ну что? Скажи!
Лицо молодого исказилось страданием, но он отрицательно замотал головой.
- Обет?
Слабый утвердительный кивок.
- Глупость все это, говори! Я прошу!
В ответ юноша попытался еще раз показать "нет", но уже не успел… тихо замер в руках товарища.
*
В небольшой больничной келье собралось несколько монахов молчальников. Возле кровати, где лежало тело молодого монаха, переминалась с ноги на ногу старенькая женщина-врач, крайне неловко чувствующая себя в этой обстановке. Пожилой монах, на руках которого скончался молодой человек, жестом пригласил старушку следовать за собой, и они вышли в монастырский двор.
- Спасибо вам большое, Анна Петровна, мы все прекрасно понимаем, вы проделали такой тяжелый путь, в выходной день.
- Да что вы… простите, не знаю, как вас, отец?..
- Нет, нет. Для вас Павел Ильич.
- Да, Павел Ильич. Я понимаю, три часа это такой срок, что все уже может быть ни к чему, но меня нашли только сорок минут назад…
- Да что вы, Анна Петровна…
- Нет, нет, я закончу. Меня только нашли, и я сразу собралась и поехала с вашими… ну, с братьями, что приехали, а остальные доктора на огородах своих, разве ж их застанешь? А я уже старая куда мне в огород дети за меня и внуки, а я, хоть двадцать лет на пенсии опять дежурный врач, такая вот жизнь. И знаете, я сразу, как пришли и показали мне жестом, поняла даже до того, как очки нашла и записку прочитала, поняла, что с Андрюшей это…
Павел Ильич, как мог, делал успокаивающие жесты, не имея возможности даже слово вставить в бурный поток речи старенькой женщины.
- Это так все ужасно! Такой молодой… Но мы, к сожалению, должны думать не только о душе. Вы уж извините меня, Павел Ильич, но нам надо решить, как оформлять данные о смерти.
- ?..
- Понимаете, Павел Ильич, мы с вами знаем, что у Андрюши был СПИД, но для того, чтобы не возбуждать общественность, давайте напишем, что это внезапная остановка сердца вследствие врожденного порока. Ведь, в конце концов, это тоже правда, оно же остановилось, сердце-то. А вскрытия все равно делать никто не будет, да и некому сейчас, на огородах все, клубника пошла… а? Давайте остановку сердца напишем?!
- О чем речь, Анна Петровна! Какое это имеет значение? Вам лучше знать, как написать, чтобы избавить и себя и нас от никому не нужных проблем. Андрюше это безразлично.
- Значит, я так и написала. Справочку в понедельник можно будет взять в регистратуре, справочку о смерти, как вы понимаете. Только действительна она несколько месяцев, не помню уж точно, сколько.
- А что ж, после окончания срока действия справки, Анна Петровна, надлежит воскреснуть из мертвых?
- Да нет, нет, Павел Ильич, грех так шутить, за это время надо взять свидетельство. Свидетельство о смерти, которое уже можно всюду предъявлять… Да! Андрюша, Андрюша… А родным позвонили?
- Нет. Он не оставил ничего - ни адреса, ни телефона ни родителей, ни кого другого. Он и здесь был, чтобы освободить всех от себя… Я знаю, что он из Москвы. Завтра поеду, разыщу мать с отцом… Спасибо вам, Анна Петровна…
- Да, да, я уже иду домой… Так все это ужасно… Для вас это не сильный грех, Павел Ильич, что вы со мной разговариваете?..
- Нет, нет! Не беспокойтесь. Я вообще здесь только гость. Еще раз благодарю, Анна Петровна, позвольте проводить вас.
Они пошли к воротам, где их дожидался монастырский конюх с повозкой, являвшей собой причудливую помесь кареты с телегой. Глухонемой от рождения конюх поглаживал смирную пегую лошадку и что-то ласково мычал, заглядывая ей в глаза. Увидев подходящих к повозке Павла Ильича и Анну Петровну, он проворно залез на козлы и взял в руки поводья. Павел Ильич помог Анне Петровне усесться на обитое дерматином сиденье. Старушка тяжело вздохнула:
- Ох! Доживете до моих лет, Павел Ильич!
На лице монаха едва заметно промелькнуло подобие улыбки. Он махнул рукой вознице и еще раз, на прощание, поклонился Анне Петровне. Павел Ильич развернулся и пошел назад, немного отклонившись в сторону монастырской трапезной, небольшого, но аккуратного и недавно отреставрированного здания, на дверях которого висела табличка:
"Бесплатно.Открыто для всех желающих с 12 до 16 часов. Ежедневно. Просим соблюдать тишину".
Он заглянул внутрь, чтобы проверить, все ли в порядке. В зале было совсем немного народа. Три старушки за одним столиком заканчивали есть второе и с осуждением смотрели на примостившегося в самом углу дедка, который не сводил жадных глаз с дымящейся перед ним тарелки супа и в то же время судорожно и воровато пытался открыть под столом бутылку водки, с которой никак не хотела слезать уже открученная винтовая крышка. И, наконец, еще один соседний с дедком столик был занят семьей из четырех человек: тремя детьми и матерью. Мальчик лет восьми, больной с синдромом Дауна, две девочки, маленькая лет пяти и старшая четырнадцати. Она и привела сюда на обед братика, сестричку и мать, вконец спившуюся женщину без возраста, что сидела с отсутствующим видом в самом углу.
Пока дети жадно ели (старшая девочка все время помогала брату, не способному нормально держать ложку), мать даже не притронулась к своим тарелкам, а взор ее, на первый взгляд рассеянный и пустой, был прикован к деду за соседним столом. Ее пальцы, держащие кусочек хлеба, то нервно стискивали мякиш, когда пробка вот-вот была готова соскочить с горлышка поллитровки, то, дрожа, расслаблялись, когда жестяная крышечка вновь цеплялась за стеклянное утолщение на горлышке и глухо щелкала о заскорузлый и грязный ноготь на большом пальце старика.
Павел Ильич, оставшись незамеченным, вышел и вернулся в келью покойного Андрюши. Тело уже было накрыто простыней и монахи собирались расходиться, чтобы подготовить все необходимое к прощанию и погребению. Павел Ильич жестом пригласил старшего из них, маленького, сухонького, как лунь, седого старичка, проследовать за собой. Тот с готовностью подчинился, и уже через минуту они были в келье у Павла Ильича. Между ними состоялась краткая, из одних жестов, беседа.
Павел Ильич обвел руками компьютер, сканер, копировальную машину и направил ладонь на старика. Тот поклонился благодарно, но, вздохнув, выразил свое недоумение и неосведомленность в этой технике. Павел Ильич указал ему на несколько толстеньких брошюр с инструкциями. Старик согласно кивнул. Затем Павел Ильич вынул из-под койки "дипломат” и открыл его. "Дипломат” был заполнен пачками денег по сотне стодолларовых купюр каждая. Глаза старика выразили что-то похожее на ужас, но Павел Ильич подозвал его к окну и повелительным жестом указал на трапезную. Старик кивнул и вопросительно указал перстом на облупившиеся стены и полуразрушенную колокольню. Павел Ильич не согласился, снова махнул рукой в сторону трапезной и пристально посмотрел на старика. Тот покорно кивнул и, сделав шаг к Павлу Ильичу, прижался к его груди. Почему-то ему очень не хотелось, чтобы этот человек, гость, пробывший в монастыре чуть более года, уходил. Но сегодня умер бедный мальчик, с которым он пришел и за которым ухаживал, как за родным сыном, его старинные рукописи куда-то исчезли, и старик понимал, что гость уходит насовсем и вряд ли появится здесь еще когда-нибудь.
Павел Ильич с явным пренебрежением отнесся к процедуре погребения. Не дожидаясь следующего дня, он переоделся в джинсы, плотную хлопчатобумажную рубаху с короткими рукавами, собрал свои довольно длинные каштановые с проседью волосы в хвостик аптечной резинкой и отправился в путь. У ворот он обернулся к провожавшим его монахам, помахал им рукой и, пристроив поудобнее на плече свою объемистую сумку, двинулся к городскому автовокзалу. Со стороны этот коренастый бородатый человек с большим с залысиной лбом и седоватым хвостиком напоминал пожилого рок-музыканта, решившего вспомнить лихую юность и попутешествовать автостопом.
