Чтобы убить время, Берта навестила родственников. Там она застала только невестку, та уже знала о болезни фрау Рупиус, но это ее мало тревожило, и она вскоре заговорила о другом. Берта не могла вынести болтовню невестки и поспешила уйти.
Вечером она пытается рассказывать сказки своему мальчику, затем читает газету, где, между прочим, находит извещение о концерте с участием Эмиля. Ей кажется очень странным, что концерт все еще предстоит, а не состоялся уже давно.
Она не может лечь спать, не наведавшись еще раз к Рупиусам. В передней она встречает сиделку. Это та самая сиделка, которую доктор Фридрих посылает к своим частным пациентам. У нее веселый вид и бодрый, утешающий взгляд. «Наш доктор уж вызволит фрау Рупиус», — говорит она. И хотя Берта знает, что эта сиделка всегда говорит утешительные слова, она все-таки немного успокаивается. Она возвращается домой и спокойно засыпает.
На следующее утро она просыпается поздно. Она выспалась и чувствует себя бодро. На ночном столике лежит письмо. Теперь только она приходит в себя, вспоминает, что фрау Рупиус тяжело больна, сознает, что это письмо от Эмиля. Она так поспешно хватает его, что маленький подсвечник начинает сильно раскачиваться, вскрывает конверт и читает:
«Милая моя Берта! Очень благодарен тебе за твое чудесное письмо. Оно меня очень обрадовало. Но твое намерение навсегда переехать в Вену ты должна все-таки еще основательно обдумать. Условия здесь совершенно иные, чем ты, по-видимому, себе представляешь. Даже местным, хорошо себя зарекомендовавшим музыкантам стоит большого труда получить мало-мальски прилично оплачиваемые уроки, для тебя же, по крайней мере вначале, это будет почти невозможно. Дома у тебя обеспеченное существование, свой круг родных и друзей, и, наконец, там ты жила с твоим мужем, там родился твой ребенок и там твое место. Оставить все это и обречь себя на изнурительную борьбу за существование в большом городе значит поступить очень опрометчиво. Я намеренно не говорю о той роли, которую, видимо, играет в твоих соображениях симпатия ко мне, ты знаешь, что я отвечаю на нее всем сердцем, но это перенесло бы весь вопрос на другую почву, а этого не должно быть. Я не приму никакой жертвы от тебя, ни при каких условиях. Вряд ли нужно тебя уверять, что я очень хочу снова увидеть тебя и как можно скорее, ибо я ничего так страстно не желаю, как опять провести с тобой такой же час, который ты мне недавно подарила (и за который я тебе очень благодарен). Устрой же так, дитя мое, чтобы ты могла примерно раз в месяц или в полтора месяца приезжать на один день и на одну ночь в Вену. Мы с тобой, надеюсь, еще не раз будем счастливы. В ближайшие дни я, к сожалению, не смогу увидеться с тобой, ибо сразу после моего концерта я должен уехать, чтобы играть в Лондоне (сезон), оттуда я поеду в Шотландию. Итак, до радостного свидания осенью. Приветствую тебя и целую чудное местечко за твоим ушком, которое я больше всего люблю.
Твой Эмиль».
Когда Берта прочла это письмо до конца, она еще некоторое время, выпрямившись, сидела на кровати. По гелу ее пробежала дрожь. Письмо это не поразило ее — она знала, что не могла ожидать ничего другого. Берта встряхнулась… Раз в месяц или в полтора… это великолепно! Да, на один день и на одну ночь… Тьфу! Тьфу!.. И как он боится, что она переедет в Вену… И в заключение эта приписка, будто он рассчитывал, так сказать, издали воздействовать на ее чувственность, ведь это единственное, что их соединяет… Ах, тьфу, тьфу!.. До чего она дошла! Ей становится тошно, тошно!.. Одним прыжком она встает, одевается… Ну, а что же дальше?.. Все кончено, кончено, кончено! У него нет времени для нее, совершенно нет времени!.. С осени — раз в полтора месяца на одну ночь… Да, сию минуту, сударь, с удовольствием соглашаюсь на ваше лестное предложение, я не желаю для себя ничего лучшего! Я буду по-прежнему прозябать в этом городишке, давать уроки, тупеть… Вы будете по-прежнему играть на скрипке, кружить голову женщинам, путешествовать — богатый, знаменитый и счастливый, — а раз в месяц или в полтора я должна проводить одну ночь в какой-то грязной комнате, куда вы приводите женщин с улицы, в постели, где многие, многие лежали до меня… тьфу, тьфу, тьфу!.. Быстрее собраться и идти к фрау Рупиус… Анна больна, тяжело больна, — что мне до всего остального?
Прежде чем уйти, она прижала к сердцу своего малыша, и ей вспомнилась фраза из письма: «Здесь, где родился твой ребенок, ты дома…» Да, это так, но он сказал это не потому, что это правда, а лишь для того, чтобы избежать опасности видеться с нею чаще, чем раз в полтора месяца.
Довольно, прочь… Почему же она не дрожит за фрау Рупиус? Она уже знает, что той вчера вечером было лучше. Где же письмо?.. Она его снова машинально сунула за корсаж.
Офицеры сидели перед кафе и завтракали; мундиры у них были покрыты пылью: они только что вернулись с ученья. Один из них посмотрел на Берту, это был еще юнец, видимо, недавно прибывший в полк… Пожалуйста, сударь, я всецело к вашим услугам, в Вене я занята только раз в месяц или в полтора… пожалуйста, скажите только, когда вам угодно…
Дверь на балкон была открыта, на перилах висело красное бархатное покрывало с рояля. Ну, по-видимому, все опять в порядке, иначе разве висело бы покрывало на балконе?.. Конечно! Итак, без всяких опасений — вперед.
Горничная открывает дверь. Берте не надо спрашивать: в широко открытых глазах девушки — выражение такого ужаса и растерянности, какое может вызвать только зрелище мучительной смерти. Берта входит в гостиную, дверь в спальню широко открыта.
Отодвинутая от стены, посреди комнаты стоит кровать, вокруг нее пусто. В ногах у больной сиделка, она очень устала, голова ее склонилась на грудь, у изголовья сидит в кресле на колесах господин Рупиус. В комнате так темно, что Берта, только подойдя совсем близко, может ясно разглядеть лицо Анны. Она, кажется, спит. Берта подходит ближе. Она слышит дыхание Анны, равномерное, но невероятно частое, никогда она не слыхала, чтобы человек так дышал. Теперь Берта чувствует, что глаза обоих присутствующих устремлены на нее. С минуту она удивляется, что ее так просто впустили, затем догадывается, что теперь всякие меры предосторожности излишни: здесь все кончено.
Вдруг еще пара глаз устремляется на Берту. Сама фрау Рупиус подняла веки и внимательно посмотрела на подругу. Сиделка уступила место Берте и вышла в соседнюю комнату. Берта села и придвинулась ближе. Она увидела, как Анна медленно протянула ей руку, и Берта схватила ее.
— Милая фрау Рупиус, — сказала она. — Теперь вы чувствуете себя гораздо лучше, правда? — Она поняла, что опять сказала что-то неуместное, но это уже не могло ее удивить. Так суждено было ей при встречах с этой женщиной, до последнего часа.
Анна улыбнулась, она выглядела бледной и юной, как девушка.
— Благодарю вас, милая Берта, — сказала она.
— Но, милая, милая Анна, за что же? — Берта едва сдерживала слезы. Но ей вместе с тем очень хотелось знать, что, собственно, произошло.
Наступило долгое молчание. Анна снова закрыла глаза и, казалось, уснула, господин Рупиус сидел неподвижно. Берта смотрела то на больную, то на него. Она думала: во всяком случае, я должна подождать. Что сказал бы Эмиль, если бы Берта вдруг умерла? Он все-таки немного огорчился бы при мысли: та, которую я несколько дней тому назад держал в объятьях, теперь гниет в земле. Он даже поплакал бы. Да, в этом случае он поплакал бы… хотя вообще он такой жалкий эгоист… Ах, куда опять унеслись ее мысли? Разве не держит она еще руку подруги в своей руке? О, если бы она могла ее спасти!.. Кто теперь в худшем положении: та, которой суждено умереть, или она, так гнусно обманутая? И весь этот обман понадобился ради одной ночи?.. Ну, это еще слишком громко сказано! Ради одного часа — так унизить ее, так раздавить, — разве это не бессовестно, не подло?.. Как она ненавидит его, как ненавидит! Пусть бы он провалился на своем последнем концерте, пусть бы все его высмеяли, и ему пришлось бы краснеть, и во всех газетах было бы напечатано: Эмиль Линдбах человек конченый, совершенно конченный. И все его любовницы скажут: «Что мне за дело до него! Какой-то незадачливый скрипач!..» Да, тогда он вспомнит о ней, о единственной женщине, любившей его с детства, искренне любившей его… а он так подло обошелся с нею!.. Тогда он вынужден будет вернуться к ней, просить у нее прощения. И она скажет ему: «Вот видишь, Эмиль, вот видишь…» Но ничего лучшего ей в голову не приходит… Опять она думает о нем, всегда только о нем, а здесь умирает женщина, и она, Берта, сидит у нее на кровати, а этот молчаливый человек — муж умирающей… Такая тишина здесь, только с улицы через раскрытую дверь на балкон сюда доносится смешанный шум: людские голоса, грохот колес, звонок велосипедиста, стук сабли, волочащейся по мостовой, ко всем этим звукам примешивается щебетанье птиц, но все это так далеко, так не соответствует тому, что происходит здесь…
