Новые сказки Шехерезады
...Уже звёзды гасли над дворцовыми покоями и померкли масляные светильники, когда падишах устало махнул рукой и Шехерезада прекратила дозволенные речи. Её волшебная история и в этот раз не оставила повелителя равнодушным: по лицу его бродила мечтательная улыбка.
- Как интересно ты рассказываешь, - молвил Великий, позёвывая. – Ты очень умна, и мне, право, жаль будет казнить тебя… после, когда ты закончишь свои сказки. …Но не могу же я нарушить собственное слово!
- Ни в коем случае, о Повелитель! – отвечала Шехерезада, склонив голову. – Слово Падишаха всегда нерушимо.
- Да?.. – поразился он. – И тебе не жаль будет расстаться с жизнью?
- На всё воля Аллаха, о Повелитель! И воля моего Повелителя…
- Как ты разумна, - ещё раз удивился Падишах. – Не то, что эти идиоты, помесь ослов и шакалов… Только и знают: «Смилуйтесь!» да «Помилуйте!» Куриные головы, не понимают, что падишах не может менять своих решений. Иначе какой же он падишах!
В эту ночь, а прошло уже почти две луны с тех пор, как старшую дочь визиря Шехерезаду призвали на ложе самого Падишаха, Великий не спешил удовлетворить с ней мужскую нужду и ничего от неё не требовал. Его мысли приняли иное направление, ибо даже самые сладостные яства временами приедаются.
Её младшая сестра Дуньязада, сморенная сном, прикорнула тут же, возле ложа. Еженощное присутствие сестры вытребовала у падишаха сама Шехерезада, боясь расстаться с жизнью, не простившись с нею, ибо падишах в одно прекрасное утро мог просто отрубить ей голову!
Нужно сказать, что это был жестокий, очень жестокий правитель по имени Шахрияр, и с другими девушками он так и поступал.
Однажды, много лет назад, вернувшись с царской охоты раньше времени, застал он свою любимую жену Зейнаб во дворцовом саду у фонтана: сидя без одежды на самом большом своём чёрном рабе по имени Мосруф, на его чёрном, как уголь, стержне она исполняла танец скачущей всадницы. «О, Мосруф!» - кричала она в упоении, а огромные чёрные ладони сжимали её белые ягодицы!
Померк дневной свет в глазах Шахрияра, ожесточилось его сердце: подкравшись сзади, махнул он золочёной саблей – подарком дамасского эмира, и снёс голову своей любимой Зейнаб.
Тело её рухнуло замертво, заливая кровью своего любовника, голова же отлетела в фонтан. Раб взвыл от страха и, размазывая кровь по садовой дорожке, пополз к ногам повелителя, моля о пощаде, но был разрублен поперёк надвое. Верхняя его часть, в отличие от нижней, ещё немного подёргалась на каменных плитках, прежде чем затихнуть навеки.
Голову любимой жены потом выловили, омытую в фонтане, и Великий плакал над нею всю ночь… Но с тех пор жестокость его к женщинам не имела границ: каждую ночь к нему приводили новую девушку, с которой он удовлетворял мужскую нужду, а на утро рубил ей голову, считая, что именно этого все женщины и заслуживают.
Народ, в конце концов, возопил и стал разбегаться; девушек в стране не осталось… кроме дочери падишахского визиря, умнейшей Шехерезады.
Узнав о том, что делает правитель со своими наложницами, она поразмыслила и попросила отца отдать её падишаху: «Во имя Аллаха, сделай так! Увидишь, я останусь живой и спасу остальных мусульманских дочерей!» И тот, убитый горем и простившись с дочерью навеки, выполнил её просьбу.
И вот младшая сестра её, Дуньязада, всякую ночь была подле неё, и блестя глазами и затаив дыхание, слушала её волшебные истории, не забывая их похваливать: «Ах, какая интересная, чудная, прекрасная история, сестра!» На что Шехерезада всегда отвечала: «Это ничто по сравнению с той историей, которая у меня припасена на завтра!»
С не меньшим интересом наблюдала младшая и за тем, как Великий, выслушав очередное повествование Шехерезады, удовлетворял с нею свою мужскую потребность, заставляя её принимать то одну, то другую позы. Тогда она подбиралась к ним как можно ближе, и так же тяжело дыша и непроизвольно повторяя телодвижения сестры, старалась не упустить никаких подробностей действа.
- Однако какие чудесные были эти двенадцать волшебных дев в твоей сказке, которых приносил джинн! Удивляюсь, как они могли доставлять такое блаженство простой игрой на флейте!.. Как жаль, у меня – Великого Падишах, нет такой волшебной лампы, чтобы вызывать джиннов. Воистину, я несчастнейший из падишахов!
- Да будет тебе известно, о Повелитель, что я тоже владею искусством игры на флейте, - отвечала Шехерезада. - И могла бы, с твоего позволения, доставить тебе не меньшее блаженство…
- Что?? Блаженство двенадцати волшебных дев? Повелеваю тебе… Эй, принести флейту!
- Не нужно, о повелитель, - отвечала Шехерезада. - Ничего этого не нужно… Этому искусству меня обучали ещё в Каире, в гареме самого Аль-Рашида, когда мой отец не был ещё твоим визирем, а служил простым начальником стражи, и под страхом смерти запретили кому-нибудь об этом рассказывать. Но для тебя я готова нарушить запрет... Но прежде, чем я возьму в руки флейту, скажи, нравлюсь ли я тебе?
- Ты хороша, Шехерезада…
- Хочешь ли ты меня, мой повелитель?
- Ну-у… Если бы хотел, то уже, во славу Аллаха, погружался бы в нежное нутро твоей тёмной раковины.
- Ты прав, о повелитель. Но дело в том, что пока ты не захочешь меня, до тех пор у меня не будет в руках этой удивительной флейты, игра на которой доставляет райское блаженство. Вели мне показать тебе кое-что…
- Повелеваю… Что же это?
- Ну, во-первых, мой живот... а на нём пупок, какого, ручаюсь, ты никогда не видел.
- Я? Не видел женских пупков??
- Таких - нет, о повелитель! До сих пор страсть не позволяла тебе хорошенько рассмотреть его. Он столь глубок, что вмещает целую унцию розового масла, – и Шехерезада, встав во весь рост, подняла край своей тонкой рубашки и сделала несколько покачиваний бёдрами.
Живот её с тёмным пупком блеснул в свете светильников умащенной кожей. Полулёжа на подушках, падишах с интересом смотрел на него.
- Целую унцию? Не может быть… Пусть евнух принесёт масло. Икраим!
- Погоди, о повелитель! Пупок подождёт… Прикажи мне обнажить мой луноликиий зад, и клянусь Аллахом, ты захочешь его! И я сыграю тебе на флейте блаженства! – воскликнула Шехерезада, и Падишах – она заметила это, – поддался её страстному призыву.
- Повелеваю! – произнёс он требовательно.
Шехерезада послала ему свой самый страстный взор, и исполняя танец затухающего огня, опустилась на ложе. Приняв позу ослицы, она развязала поясок своих тонких абрикосовых шаровар, которые соскользнули к коленям.
Над ложем взошла полная луна, столь выпуклая и округлая, что даже Великому Падишаху, познавшему тысячи и тысячи женщин, было на что посмотреть. Темнеющий овал между бёдрами притягивал его взор, и Шехерезада это заметила.
- Всё ли ты видишь, о повелитель? Не приказать ли ещё светильников?
- Эй, кто там! Больше свету! – и две служанки бесшумно метнулись и принесли ещё четыре светильника.
Пробудившаяся Дуньязада смотрела на открывшуюся ей картину во все глаза.
Ещё недавно задумчивый, взгляд Падишаха заблистал, и пола его халата слегка приподнялась. Он сделал знак Шехерезаде приблизиться. Она на коленях подползла к нему, пала ниц, и Великий возложил на округлость её луны свою ладонь, сверкнувшую огнём рубинов.
- О Повелитель, позволь мне взять теперь в руки флейту. Моя игра, поверь, доставит тебе блаженство не меньшее, чем двенадцать дев ифрита!
- Где же твоя флейта? Возьми её, повелеваю…
Шехерезада откинула полу его халата и извлекла белый ствол.
- Вот прекрасная, прочная флейта, из которой можно извлекать звуки блаженства! – воскликнула она.
Взяв губами конец ствола, она пальцами прошлась по всей его длине сверху вниз и обратно. Подобно заклинателю змей, она бесшумно играла и играла, раскачивая головой и перебирая невидимые клапаны, пока не зазвучал голос Падишаха:
